Против фра Филиппо не было выдвинуто официальных обвинений, но сенаторы решили, что ему не повредит немного охладить свой пыл на материке, пока он не усвоит преподанный урок. По крайней мере до тех пор, пока государство не покарает Сосию Симеон с надлежащей помпой и соблюдением всех церемоний. Государство Венеция не могло допустить, чтобы какой-то истеричный священник со склонностью к демагогии лишил его права самостоятельно вершить судьбу своих граждан.

– Он ненавидит книги, – заметил один из сенаторов. – Ровиго тоже ненавидит книги. Давайте сошлем его туда.

В злосчастном Ровиго всегда была открыта вакансия священника, поскольку во всей провинции Венето городишко пользовался жестокой и дурной славой.

– И какая же конгрегация собирается там по воскресеньям? – полюбопытствовал кто-то из сенаторов.

– Три человека, считая мышей и вдову псаломщика.

* * *

В ночь перед тем, как должны были привести в исполнение приговор Сосии, Венделин, по обыкновению, отправился на прогулку, разговаривая сам с собой. Он думал о том, что посоветовал бы ему в его нынешнем положении Иоганн. У братьев не было привычки разговаривать по душам, но годы, проведенные в Венеции, и счастливый брак с женой научили Венделина раскрывать свое сердце, подобно плачущему ребенку. Так что ему было нелегко вновь обрести замкнутую сдержанность.

Единственный человек, к которому ему страстно хотелось обратиться, отгородился от него. Она избегала смотреть на него, за исключением редких мгновений, когда, встречаясь с ним взглядом, она посылала ему физически ощутимый сигнал боли, который поражал его в самое сердце. Венделин понимал, что ей плохо, что это он каким-то образом виноват во всем и что она без слов просит его помочь ей. Сосредоточившись, он чувствовал ее боль, и та каким-то мистическим образом очень походила на его собственную. Но он никак не мог понять, откуда эта боль берется.

Вот только вчера вечером, например, когда он вернулся домой незадолго до полуночи, жена явно испугалась, увидев его. А тарелку с едой она поставила перед ним с таким злокозненным выражением на лице, что он подумал было, а не подсыпала ли она туда яда. Склонившись над столом, он ощутил на шее ее жаркое дыхание.

Она говорила больше обычного, но как-то странно, перескакивая с одной темы на другую. При этом Люссиета даже не поинтересовалась, почему он так долго задержался на работе. Его эксперименты с ароматизированными красками закончились полной неудачей. Он сам схватился за черпак, чтобы остановить образование эмульсии, которая грозила уничтожить все его дорогостоящие ингредиенты. Венделин так яростно размешивал раствор, что тот попал ему на лицо и волосы, и он даже закричал от боли, когда горячая жидкость обожгла ему глаза. Они, кстати, болели до сих пор.

Венделин спросил себя: «Но разве дождался я сочувствия? Получил ли я свою мазь?»

Она обожала рассказы о привидениях: чтобы сгладить напряженность за столом, он даже спросил, нет ли у нее в запасе чего-нибудь новенького, но получил в ответ лишь кислые ягоды без меда, бессмысленную тираду и кипу счетов.

Руки его начинали гореть, как в огне, когда она смотрела на него вот так.

На рассвете он сбежал из дома и, даже не умывшись, быстрым шагом направился в stamperia. Пахучая жидкость до сих пор жгла ему глаза и цеплялась за волосы. В тихом дворе он принялся украдкой плескать на себя ледяной водой из колодца, чувствуя себя униженным и обманутым. Теперь все могли видеть, что его выгнали из собственного дома.

Это чума так изменила ее, пытался убедить он себя. Ранние симптомы ее угнетенного состояния, пожалуй, свидетельствовали о том, что болезнь набирала силу. Но теперь, выздоровев, она, похоже, не получала ни малейшего удовольствия от того, что осталась жива. Она избегала общения с другими людьми и даже стала посылать на Риальто вместо себя служанку, оставаясь равнодушной к спелости и вкусу винограда или слив, тогда как раньше уделяла им самое пристальное внимание.

Венделин вдруг вспомнил, как давным‑давно, еще когда он ухаживал за нею, она взяла его за палец и осторожно провела им по пушистой кожице абрикоса. Он вспомнил, как потом они съели этот абрикос вместе и как она смеялась: «Ecco, любимый, нам обоим досталось по кусочку солнечного света!»

Венделин вспомнил, как любил слушать шорох ее платья, когда она поднималась по лестнице, и звяканье ее браслетов, когда она откладывала в сторону вилку. Люссиета обладала потрясающим чувством аромата, каким-то ретроспективно-историческим его ощущением! Своим крошечным носиком она улавливала старые запахи и запросто могла определить, чем они пахли в молодости. Разумеется, подобно всем венецианцам, она больше всего обожала запахи рыбы, соленой воды и дорогих духов… И запах его собственной шеи каждую ночь, когда он целовал ее. Потому что тогда она зарывалась носом в складки его кожи.

Она стремилась прожить каждый день сполна. Ее крошечная крепкая фигурка буквально излучала счастье. Груди ее так и норовили выпрыгнуть из корсажа. Она в любую минуту готова была разразиться звонким смехом. Из нее на каждом шагу вылетали маленькие радости, разноцветные и невесомые, как золотистые пылинки. Губы ее всегда готовы были сложиться в лукавую улыбку, запечатлевая невесомые поцелуи на его руке, локте, щеках, сопровождая их восклицаниями: «Ага! Тебя преследуют бабочки!» Она могла усадить на одну руку сына, на другую – кота и пуститься с ними в бесшабашный пляс, кружась, словно балерина, с ними обоими по кухне. Их сын радостно смеялся довольным детским смехом; даже кот прятал коготки и подбирал хвост, устраиваясь поудобнее на сгибе ее локтя, словно и ему, подобно Венделину, хотелось оказаться поближе к источнику этого незамутненного счастья. А потом она сочно целовала сына и кота в макушки и подбрасывала обоих на мгновение вверх, пока они вновь не приземлялись ей на руки смеющимся клубочками шерсти и нежной розовой кожи, а она зарывалась в них лицом, осыпая их поцелуями.

Но этот образ потускнел в его памяти, сменившись видением той жены, которая была у него сейчас, соломенной вдовы, сырой, как намокшая веревка, которая выскальзывала из его объятий, неподвижно лежала на постели или съеживалась на стуле.

«Она больше не хочет жить, – подумал он, – а ведь раньше она олицетворяла собой всю радость жизни». И тут ему в голову пришла дикая, невозможная и страшная мысль. Венделин развернулся и побежал, не разбирая дороги, в сторону дома.

Паола снова пришла говорить мне гадости. Подобно ведьме, она всегда знает, куда уколоть меня, чтобы я корчилась от боли у нее на глазах.

Она принесла тарелку с фруктами, которую держала перед собой на вытянутых руках, словно таран, когда я отворила дверь. Я не пригласила ее внутрь, но она все равно вошла и последовала за моими безжизненными шагами на кухню. Там она взглянула мне прямо в лицо и заявила:

– Если хочешь знать, твой муж не изменяет тебе.