она долго могла выдержать добровольное отдаление от мужа, которого любит и который отвечает ей взаимностью.

Английская партия выиграла-таки игру: лорду Бентинку не удалось опозорить королеву, но обстоятельства сложились так, что она должна покинуть двор и Сицилию. А, в сущности, он только этого добивался. Конечно, он в душе торжествовал, хотя тщательно скрывал свои чувства.

Словом, Каролина чувствовала, что приходит конец ее многолетнего бурного политического существования.

Ее более, чем когда-либо, пожирали ненависть к врагам, страстная ревность и мрачные сомнения насчет своей будущности. Она не умела покоряться судьбе, не умела сознавать себя побежденной окончательно. Все ее существо требовало продолжения неотступной, неумолимой борьбы. Но как бороться: она была одна на утесе, тесно со всех сторон окруженном черной пропастью.

Ее нравственные терзания доходили до апогея. Но энергичная, порывистая, взращенная и жившая в притворстве, она сумела овладеть собой и перед всеми окружающими появлялась спокойной и величавой.

XXXI

Свадьба. — Отъезд королевы. — Английская политика. —

Заключение

Алтарь небольшой домашней капеллы, в которой полуизгнанник-король ежедневно слушал по три раза в день церковное богослужение, горел огнями множества свечей, убранных цветами. Широкие двустворчатые двери капеллы, выходившие в обширный парадный зал, были распахнуты. Зала же была полна знати и придворных, ожидавших появления государя и государыни.

Они вошли, блестящая толпа расступилась, и низко склонились головы всех присутствовавших. Фердинанд IV вел под руку свою супругу Каролину Австрийскую. Она была ослепительна, как никогда, не столько своей изумительно сохранившейся красотой, сколько величием. Злейшие враги ее сознавали, что она прелестна. Поборов все свои личные чувства, она являлась нынче истинной представительницей своих предков-императоров: женщина затмевалась королевой, помазанницей Божией, носительницей и защитницей самодержавия, за охранение прерогатив которого она ревниво и неустанно боролась столько лет, не останавливаясь ни перед какими средствами.

Король как бы исчез в ее сиянии. Все сознавали, что не он был носителем власти, а она — дочь Марии Терезии.

Она поднялась, гордая, недоступная, по пурпурным ступеням возвышения, на котором стояли украшенные коронами кресла для августейших супругов, и села, по-видимому, игнорируя все окружающее.

Возвышение стояло напротив дверей капеллы. Сзади, в зале, были расположены места для гостей, по роду и чину их. Кресло английского посла приходилось первым позади государева. Покуда Фердинанд поднимался к своему трону, Бентинк успел ему тихо поведать:

— Известно вашему величеству, что Иоаким Мюрат обнародовал полную политическую амнистию в королевстве Неаполитанском?

— Знаю... И, признаюсь, я доволен этим. Со стороны Мюрата довольно политично расположить к себе тех, кто последовал за мною в Сицилию, покинув свою собственность. Все время им приходилось жить на личные средства. Но, с другой стороны, теперь мне будет выгоднее: они вернутся в Неаполь, им возвратят их земли и дома. А, будучи там, они и для меня могут быть полезнее.

— Но ведь им придется признать Мюрата своим королем и присягать ему?

— Присягать! Присягать! — бормотал Фердинанд, усаживаясь на троне. — Какое значение может иметь присяга, данная узурпатору, проходимцу?

Когда же Бентинк отошел, король шепнул Каролине:

— Я теперь понимаю, почему старая лисица Фаньяно так легко соглашался на брак дочери. Он, видно, раньше еще пронюхал об амнистии и боялся потерять свои замки и земли в Калабрии...

Появились жених с невестой; Рикардо в мундире гусарского полковника, который заставил его сшить в Палермо и надеть для брачной церемонии его дядя и будущий тесть.

Старик следовал за невестой. Когда он проходил мимо трона, государь воскликнул с изумлением:

— Как это... Полковник?

— Чин этот пожалован ему вашим величеством бреветом, бланк которого был собственноручно подписан вами, государь. Я тогда еще не знал, что один из самых доблестных воинов, которому мы были обязаны свободой священной особы ее величества королевы, окажется моим племянником, — доложил герцог.

— Ага... Хорошо, понимаю, — ответил король, покачав головой.

Брачная церемония окончилась; Людовик Фаньяно первый поздравил новобрачных и тепло облобызал их.

Альма была очень бледна. Когда Рикардо взял ее за руку, чтоб отвести от алтаря, ее рука была как лед холодна. Он сам двигался словно во сне.

Король, сойдя со ступеней трона, подошел к низко склонившимся перед ним молодым и сказал, вкладывая в руку Альмы небольшой пакетик:

— Вы верно служили государыне и нам. Эта безделица будет вам напоминать, что вы всегда можете рассчитывать на благосклонность нас обоих, графиня Роветто.

Король посторонился, чтоб уступить место Каролине, и заговорил с окружающими, между которыми был и английский посол. Королева к поздравлению молодых добавила:

— Я никогда не забуду, чем я вам обязана.

Молодые отвечали безмолвным поклоном. Рикардо, казалось, ничего не слышал и не видел, погруженный в свои думы.

— А теперь — ужинать, господа! — возгласил король и подал руку Альме.

Это была большая честь для новобрачной. Согласно этикету, ее молодой супруг обязан был вести к ужину королеву. Однако он не шевелился, покуда, как бы мимоходом, дядя догадливо не шепнул ему:

— Дай же руку государыне.

— Ваше величество, извините мою неопытность, — обратился к Каролине молодой человек, — я в первый раз при большом дворе.

Пышный ужин прошел благополучно. Их величества сидели все время за столом. Когда трапеза подходила к концу, Фердинанд, встав с бокалом в руке, провозгласил:

— Пью за здоровье молодой четы! Желаю, чтоб их дети унаследовали от отца доблесть и верность, а от матери — сердечность и добродетели.

Когда король подымается со своего места за столом, то должны встать и все остальные сотрапезники, кроме государыни. Но на этот раз, движимая вновь проснувшимся в ней чувством жестокой ревности, королева не могла оставаться неподвижной. Она встала, казалось, хотела что-то произнести, но удержалась; вновь остыла в своем неотразимом величии... и заговорила с окружавшими ее придворными дамами. Молодые удалились в комнаты, нарочито приготовленные для них по приказанию короля. Он сам покинул столовую, а за ним и его супруга.

Уходя, она невольно обернулась и взглянула на дверь, за которой скрылись Рикардо и Альма.

На другой день королева устроила так, что в течение нескольких минут могла оставаться наедине с Рикардо, не возбуждая ничьих подозрений. Что она перечувствовала, конечно, никому не известно. Достоверно только, что Рикардо в силу данного ей слова всегда верно служить ей предлагал следовать за нею один, без жены. Но Каролина, поборов свои личные чувства и помня свое обещание, данное Альме в роковую ночь, освободила молодого человека от данной им клятвы.

К тому же она понимала, что