по пятам следят какие-то странные люди, и в Кастельветрано, и сегодня здесь, в Фиккуцце. Днем это какие-то нищие, погонщики мулов, разносчики. Ночью, как только выйду из дома, я вижу прячущиеся от меня на некотором расстоянии тени... Меня они не обманут, я вижу, что это ряженые, и полагаю, что шпионы. Я стараюсь быть осторожным. И, признаюсь, сделал большую неосторожность, придя теперь сюда... Но я вам дал слово, и, кроме того, мне казалось необходимым предупредить вас: что-то против вас замышляют, государыня... За мной следят, имея умысел против вас... Я — что же! Маленький человек, до которого английским шпионам, казалось бы, и дела никакого нет. Дай Бог, чтобы я ошибался... Но я боюсь, что вам грозит опасность.

Она слушала, то недоверчиво улыбаясь, то хмурясь. Она хорошо понимала, что ее возлюбленный не за себя боится, а за нее, и тем не менее негодовала, что ему не чуждо чувство страха. Ей мнилось, что, люби он ее в самом деле, он не поддавался бы тревоге и к ней самой, по крайней мере, ни в коем случае не относился бы так холодно.

Злоба и оскорбленное самолюбие боролись в ее сердце. Рикардо оставался для нее преданнейшим человеком, испытанно верным подданным; принадлежа к ее политической партии, он, наверно, пожертвует жизнью, отстаивая ее интересы, но... но он не был уже более ее любовником. Она напрягала свои мысли, чтобы придумать выход из такого тяжелого положения. Наконец суровым, презрительным тоном сказала:

— Никакой опасности я не боюсь. Вы, может быть, запамятовали, что Мария-Христина Австрийская, королева Неаполя и Сицилии, страха никогда не знала?

Она еще не успела договорить, как из-за занавески, отделяющей спальню от уборной, почти вбежала Альма в большом волнении и, почти задыхаясь, словно приказывая, произнесла:

— Спасайтесь, как можно скорее спасайтесь!

— Это вы мне устроили ловушку? — с негодованием отозвалась королева, кидая злобные взгляды то на Альму, то на Рикардо. Ей представилось, что молодые люди искали ее погибели.

— Не мы, а другие, — вся трепещущая, возразила Альма. — Все равно, спасайтесь. Видите, что у меня и платье разорвано, и руки расцарапаны. Меня с вечера отец запер в спальне на замок, я этого не знала. Мне было необходимо вас предупредить... Я не успела вовремя... Свив простыню, я спустилась в сад... окно вашей уборной было отперто, камеристки забыли.

Взор Рикардо, глубоко нежный, любящий взор, обратился к молодой девушке, которая решилась на такой поступок ради него, как ему мнилось. И он не ошибался. Только он не знал, что любящее его существо, уверенное, что застанет его у королевы, спасало его жизнь, отрекшись от возможности принадлежать ему, ибо между ними стояла ее величество.

— Значит, я не ошибался, заподозрив опасность, — тихо произнес он.

— Берегитесь, если вы оба все это подстроили... Вы знаете, что я умею мстить и ни того, ни другого не пощажу! — воскликнула Каролина.

Ее зубы были стиснуты, бледные уста дрожали; глаза были злобны, налиты кровью.

Раньше, чем молодые люди успели ответить, послышались какие-то звуки, суматоха и в саду, и внутри королевской виллы.

— Потрудитесь прислушаться, ваше величество, — гордо кинула Каролине до нельзя оскорбленная последними словами ее юная чтица и подруга.

— Неужели же это возможно! — пробормотала королева, объятая и яростью, и ужасом.

— Постойте, молчите, — остановил ее Рикардо, к которому в непосредственной опасности вернулись его обычные энергия и смелость. — Прислушайтесь.

— Ловите, ловите!.. Вор в покоях ее величества королевы! — кричало несколько голосов в стороне парка, на которую выходила веранда.

— Вы понимаете, государыня, — пояснила Альма, — что под предлогом изловить вора они хотят пробраться в ваши комнаты.

— Пусть попытаются схватить меня, — отозвался Рикардо, — пробьюсь, хотя бы их были сотни. Мне не впервые...

Он обнажил свой кинжал и приблизился к двери, ведущей в сад. Королева бросилась к нему; крепко ухватив за руку, оттащила от двери и прошептала:

— Нет, не нужно... Они не вора ищут, а моего любовника.

Теперь она все постигла: ее враги подготовили для нее неминуемый скандал. Ей придется покинуть Сицилию; все планы ее рушатся.

— Как же, ваше величество, прикажете мне поступить? — спросил полковник. — Если моя смерть может облегчить ваше положение, то я готов... Вы можете им сказать, что я сам себя убил, желая избежать позора; что я вор...

В большую входную дверь парадных комнат королевы громко постучали, и послышался голос мажордома:

— Ваше величество, какой-то дерзновенный осмелился проникнуть в ваши покои... Соблаговолите отомкнуть дверь, ваше величество!

Она уже успела понять, что напрасно обвиняла молодых людей. Невзирая на свою тревогу, она чувствовала их преданность и была почти тронута ею. Теперь она серьезно взглядывала то на того, то на другого, как бы ожидая от них совета: как ей следует поступить?

— Неужели это конец всем моим усилиям, предприятиям, замыслам? — прошептала она. — Неужели изгнание, позор?

— Во всяком случае, это позорная смерть для того, кого вы любите, — добавила Альма.

Каролина словно встрепенулась. Раньше она об этом не подумала.

— Что ты сказала? — спросила она.

— Я сказала, — отвечала Альма, — что сын герцога Фаньяно попадет на виселицу как вор и разбойник, но не как любовник вашего величества...

— Я? Ты ошибаешься, дитя мое, — отозвался ее двоюродный брат, — прежде чем я погибну, многим придется расплатиться своей жизнью за мою.

— Вы обе скройтесь в соседней комнате, — почти скомандовал он вслед за тем, причем лицо его почти преобразилось, это был прежний атаман калабрийских шаек. — Мой час настал, и вы должны мне повиноваться,

— Мы должны спасти королеву, — возразила Альма.

Стучавшие в дверь после короткого промежутка повторили стук еще настойчивее.

— Да, спасти государыню. Но как спасти? — воскликнул Рикардо.

— Если ты что-нибудь придумала, Альма, скажи мне: я до гроба не забуду твоей услуги, — сказала королева, в уме которой блеснул слабый луч надежды.

— Есть единственное средство... Мне оно может стоить моей девической чести, но зато спасет добрую славу вашего величества и жизнь его...

С этими словами Альма быстро вышла в приемные комнаты и отперла дверь, в которую давно стучались.

— Что вам угодно, господа? — спросила она, обращаясь к стоявшим впереди.

XXIX

Сердце разбито, но честь спасена. — Фердинанд IV доволен