— А с ней кончились и наши заботы, — сказал Варни, входя в комнату. — Я и не думал, что могу так хорошо подражать свисту графа.

— О, если только существует небесная кара, ты заслужил ее и она не минует тебя! Ты воспользовался ее любовью, чтобы убить ее! Это все равно что сварить козленка в молоке матери!

— Фанатик ты и осел, — ответил Варни. — Давай-ка лучше подумаем, как поднять тревогу; пусть тело пока остается на месте.

Но злодеяниям их пришел конец. Сообщники еще продолжали совещаться, когда к ним ворвались Тресилиан и Роли, которых впустили Тайдер и старик слуга, захваченные в деревне.

При их появлении Фостер пустился наутек. Ему были отлично известны все закоулки и запутанные ходы старого замка, и он сумел спрятаться так, что самые тщательные поиски не привели ни к чему. Варни был захвачен на месте; однако он не обнаружил никаких признаков раскаяния, а с дьявольским злорадством указал им на останки убитой графини. В то же время он категорически отказался признать себя виновным в ее смерти.

Безграничное отчаяние, овладевшее Тресилианом при виде обезображенного, еще не остывшего трупа любимой женщины, которая совсем недавно блистала красотой, было таким бурным, что Роли пришлось насильно увести друга от места катастрофы и самому решать, что делать дальше.

При вторичном допросе Варни почти ничего не утаил ни о самом убийстве, ни о его мотивах. Свою откровенность он объяснил тем, что хотя прямых улик против него не было, однако подозрение в убийстве тяготело бы над ним всю жизнь, и одного этого подозрения было бы достаточно, чтобы лишить его доверия Лестера и разрушить все взлелеянные им честолюбивые замыслы.

— Я был рожден не для того, — сказал он, — чтобы доживать жизнь отверженным изгнанником. И смерть моя не послужит развлечением для низкой черни.

Эти слова дали основание предположить, что он думает о самоубийстве, и потому его лишили возможности привести свой план в исполнение. Но, подобно героям древности, Варни всегда имел при себе небольшую дозу сильнейшего яда, приготовленного, вероятно, прославленным Деметрием Аласко.

Варни проглотил это зелье ночью, и наутро его нашли мертвым. Судя по всему, агония не была мучительной; на лице его даже после смерти застыла презрительная, саркастическая усмешка.

«Нечестивому нет оков в смерти», — гласит писание.

Судьба его соучастника в преступлении долго оставалась неизвестной. Сразу после убийства Камнор-холл опустел, ибо поблизости от места, которое называли комнатой леди Дадли, по уверениям слуг, слышались стоны, вопли и другие страшные звуки.

Спустя некоторое время Дженет, не получавшая никаких вестей о своем отце, была признана полноправной хозяйкой его имущества, которое и отдала вместе со своей рукой Уэйленду — он стал теперь человеком оседлым и занимал должность при дворе Елизаветы. И лишь спустя несколько лет после того, как оба они скончались, их старший сын и наследник, производивший какие-то раскопки в Камнор-холле, обнаружил потайной ход, упиравшийся в железную дверь. Ход этот начинался за постелью в комнате леди Дадли и вел в глухую каморку, где был найден человеческий скелет, простертый на железном сундуке с золотом. Судьба Энтони Фостера теперь перестала быть загадкой. Он бросился в свое тайное убежище, забыв ключ от пружинного замка, и путь к спасению ему отрезала железная дверь, предназначавшаяся для охраны его золота — золота, за которое он заплатил спасением своей души. Там он и скончался в страшных муках. Бесспорно, стоны и вопли, которые слышались слугам, были не только плодом воображения — их испускал несчастный Фостер, который в агонии молил о помощи и избавлении.

Известие об ужасной судьбе графини сразу прервало торжества в Кенилвортском замке. Лестер удалился от двора и долгое время предавался раскаянию. Но поскольку Варни в последнем признании старательно обошел молчанием роль своего господина в убийстве, графу скорее сочувствовали, чем осуждали его. Королева в конце концов опять призвала его ко двору; он снова возвысился как государственный деятель и вернул себе все преимущества фаворита. Остальная часть его карьеры хорошо известна из истории.

Но смерть его оказалась в какой-то мере возмездием. Согласно наиболее распространенному преданию, он случайно принял яд, который предназначал для другого.

Сэр Хью Робсарт скончался вскоре после гибели дочери, завещав свое состояние Тресилиану. Но ни возможность независимой сельской жизни, ни милости, которые сулила ему Елизавета, стремившаяся удержать Тресилиана при дворе, — ничто не могло рассеять его глубокую грусть. Где бы он ни был, повсюду ему мерещился обезображенный труп той, которой он отдал свою первую и единственную любовь.

Наконец, щедро обеспечив средствами к существованию старых друзей и верных слуг, окружавших сэра Хью в Лидкот-холле, он отплыл вместе со своим другом Роли в Виргинию и безвременно погиб на чужбине — молодой годами, но состарившийся от горя.

О второстепенных действующих лицах нашего повествования нужно сказать только то, что разум Бланта прояснялся по мере того, как блекли желтые розы на его башмаках. Выполняя свой долг на войне, он отличился в качестве военачальника и чувствовал себя в своей стихии гораздо лучше, чем когда состоял при дворе. А Флибертиджиббет благодаря своему острому уму удостоился милостей и отличий на службе у Берли и Уолсингема.

Первые упоминания о романе «Кенилворт» встречаются в письмах Скотта от 20 августа и 10 сентября 1820 года: он просит своего издателя Констебла выписать сведения о деревне и замке Камнор из старинной хроники «Magna Britannia» («Великая Британия») или из аналогичных ей трудов, «Я хочу быть по возможности точен в описании местности», — пишет Вальтер Скотт. Писатель тщательно изучил присланные ему материалы, и в январе 1821 года роман увидел свет.

Десять лет спустя, при подготовке полного собрания своих сочинений, романист в предисловии к «Кенилворту» объяснял, что принялся за историю королевы Елизаветы под впечатлением успеха своей книги «Аббат», посвященной несчастной сопернице английской королевы — Марии Стюарт. Сам автор хотел озаглавить свое произведение «Камнорский замок», но по совету Констебла он назвал его «Кенилворт».

Когда Елизавета (1558-1603) пришла к власти, обстановка в стране была сложной: отягощенная большим государственным долгом, не обладающая ни военной, ни политической силой, раздираемая религиозными распрями между католиками и протестантами, Англия испытывала серьезные трудности, как внешние, так и внутренние.

Продолжая и углубляя абсолютистские традиции первых Тюдоров, Елизавета опиралась на новое дворянство и буржуазию и ограничивала притязания знати. Она окружила себя способными и осторожными советниками (в их числе был обрисованный в романе Сесил, лорд Берли), сумела добиться щедрой финансовой поддержки парламента. В целом политика королевы способствовала укреплению государства.

Именно в эту эпоху, на основе быстро развивающихся буржуазных отношений, Англия становится передовой торговой и морской державой. Проявлением ее могущества был разгром в 1588 году испанского флота (Непобедимой армады), посланного для вторжения в Англию.