Выехать в Тибет с группой тщательно подобранных для такой поездки лиц С. С. Борисов намеревался в середине августа, однако ему пришлось задержаться в Москве из-за неожиданно возникших финансовых затруднений, и потому в столицу Монголии его экспедиция прибыла только в сентябре. Ведомство Г. В. Чичерина поначалу не возражало против практически одновременного посещения Тибета двумя экспедициями – научной и политической. Правда, в связи с письмом А. Мартынова Г. В. Чичерин вынужден был принять меры предосторожности – разработать особую инструкцию для политкома Д. М. Убугунова. В этой инструкции, между прочим, подчеркивалось, что Монголо-Тибетская экспедиция «имеет исключительно научный характер» – продолжение работ по изучению Центральной Азии, и потому ее руководителю или отдельным участникам не дается «никаких политических заданий» ни НКИДом, ни какими-либо «другими органами республики». Кроме этого, в одном из пунктов инструкции путешественникам предписывалось проявлять «особенную осторожность в сношении с населением и властями» Тибета:

«В силу того, что английские империалистические круги настроены в отношении Тибета чрезвычайно внимательно и несомненно будут искать повода, чтобы истолковать факт прибытия в Тибет русской научной экспедиции как проявление антианглийской „большевистской агитации”, руководители и члены экспедиции должны безусловно воздерживаться от каких-либо переговоров и даже просто разговоров на политические темы как с Далай-ламой и его Правительством, так и с представителями каких-либо тибетских партий и групп. От посещения Далай-ламы и его министров лучше воздержаться […]. Если свидания избежать будет нельзя, то необходимо на нем подчеркнуть научный характер экспедиции и ограничиться общей информацией о положении дел в Совроссии, ее мирных взаимоотношениях с другими странами, ее национальной и религиозной политике, в духе предоставления широких прав самоуправления и вероисповедания всем населяющим Республику народам».

Подобная повышенная бдительность НКИД объясняется тем, что Г. В. Чичерину было хорошо известно о дружеских отношениях Козлова с Далай-ламой и его фаворитом, главкомом тибетской армии Царонгом II (Намганом), равно как и о желании путешественника снова свидеться со своими могущественными тибетскими друзьями. Но если поначалу эта информация воспринималась Г. В. Чичериным довольно позитивно, то теперь, после тревожного «сигнала» А. Мартынова, Тибетская экспедиция Козлова становится источником серьезного беспокойства для наркома. Тем более что С. С. Борисову предстоит вести в Лхасе очень непростые переговоры с англофильствующим Далай-ламой и его министрами. 27 сентября – уже после отъезда из Москвы С. С. Борисова – Политбюро по инициативе НКИД вновь рассматривает вопрос об экспедиции Козлова. Докладывают его Г. В. Чичерин и заместитель Ф. Э. Дзержинского В. Р. Менжинский. Принимается решение: «Поручить т. Менжинскому с привлечением т. Лапирова-Скобло пересмотреть состав экспедиции в духе обмена мнениями». На следующий день в Ургу С. С. Борисову за подписью Г. В. Чичерина отправляется шифрограмма: «Сообщается для сведения, что состав экспедиции Козлова будет пересмотрен, в связи с чем должна быть задержана отправка ее».

Таким образом, в конце сентября – еще до прибытия Козлова в Ургу – Центр принял решение о задержании его экспедиции в монгольской столице для нового пересмотра ее состава, а также, по-видимому, для того чтобы дать возможность «конкурирующей» дипломатической экспедиции С. С. Борисова отправиться в Тибет первой. Приоритет политических интересов над научными в этом случае вполне очевиден.

Ровно через три недели (18 октября) Политбюро одобрило предложение В. Р. Менжинского об отзыве шести членов экспедиции Козлова. В список «забракованных» вошли отозванные ранее в Петрограде Б. М. Овчинников и Н. Н. Барсов, М. В. Налетный (отчислен из отряда за пьянство самим П. К. еще в Верхнеудинске), а также С. А. Глаголев, П. М. Саранцев и П. С. Савельев. Поводом для отзыва трех последних, вероятно, послужил поступивший на них в ГПУ компромат, предположительно от Н. Ю. Касимова; в то время Козлов находился в Харбине у родственников (сентябрь 1923). В записке В. Р. Менжинского и М. А. Трилиссера (начальник иностранного отдела ГПУ) И. В. Сталину от 22 сентября читаем: «Касимов, член РКП, включенный в состав экспедиции, написал письмо в ГПУ – бывший прапорщик Савельев (сотрудник экспедиции) обещал ее сейчас же после отъезда избавить от коммунистических элементов».

Другим источником негативной информации об экспедиции служил Д. М. Убугунов, правда, он направлял ее не в ГПУ, а в НКИД, что позволяет говорить об определенном информационном соперничестве ведомств Г. В. Чичерина и Ф. Э. Дзержинского. Так, известно, что Д. Убугунов послал два «информационных письма» лично Чичерину 19 октября и 24 ноября 1923 г., т. е. уже после того, как Политбюро вынесло свое постановление. Надо отметить, что Центр был недоволен вялой и малоэффективной работой Д. М. Убугунова. 21 сентября Г. В. Чичерин писал с явным раздражением в Политбюро: «…теперь оказывается, что Козлов держит этого комиссара в черном теле, а от одного из введенных в экспедицию коммунистов ГПУ имеет сведения о крайне агрессивных заявлениях некоторых участников. Если экспедиция с таким составом и при совершенном бессилии введенных в него коммунистов достигнет Лхасы, она может повести там самую бесцеремонную агитацию против советского правительства и советского строя и может прямо-таки сорвать всю нашу монгольскую политику».

В результате на том же заседании Политбюро принимается еще одно важное решение – поручить В. М. Молотову, И. С. Уншлихту, Г. В. Чичерину и Н. П. Горбунову «в недельный срок подыскать и провести назначение комиссара экспедиции, который смог бы фактически экспедицией руководить, дав ему политические полномочия и наименовав его полит. главой экспедиции».

И все же состоявшийся в октябре пересмотр состава экспедиции не означал ее ликвидации. Доступные нам архивные документы, к сожалению, не дают ответа на вопрос: какие события, происшедшие в период между 18 октября и 27 ноября 1923 г., подтолкнули Кремль к принятию столь радикального решения. Ссылка на некое «осложнение международных отношений», содержащаяся в телеграмме Н. П. Горбунова, – то, что впоследствии Козлову объяснят как давление англичан на китайское правительство с целью недопущения русской экспедиции в Тибет, – представляется малоубедительной. В английских архивах отсутствуют какие-либо документы, позволяющие говорить о подобной интриге британских властей. Дело, по-видимому, было в чем-то другом. Возможно, НКИД насторожило сообщение Д. Убугунова о том, что Козлов намеревается провезти в своем караване (по просьбе тибетцев) партию оружия для Далай-ламы, или же у ГПУ появился какой-то новый компромат на Козлова и его окружение?

Еще одна возможность – объяснение академика Ф. И. Щербатского (побывавшего в Урге летом 1924 г.), содержащееся в его письме С. Ф. Ольденбургу: Козлов повздорил с участниками «настоящей экспедиции» – с сотрудниками «Борисова-алтайца» – и именно поэтому был отозван Москвой. Поводом для ссоры могло послужить, например, то, что НКИД отобрал у Козлова столь необходимого ему бурята Б. Мухрайна и включил его в состав экспедиции С. С. Борисова. Версия Ф. И. Щербатского, при всем ее правдоподобии, однако, не находит подтверждения в путевом дневнике Козлова, отражающем все перипетии «ургинского стояния» экспедиции и изобилующем многими весьма пикантными подробностями.