Кириенко не имел в Москве политической поддержки, не пользовался влиянием в парламенте и с первого дня был обречен на провал. И без того тяжелую ситуацию усугубило пятинедельное утверждение его кандидатуры Думой. Он был утвержден третьим, и последним, голосованием, не набрав нужного числа голосов в первых двух[52]. Большую часть апреля Березовский потратил на козни против Кремля и попытки подорвать позиции Кириенко с помощью своей газеты и телевизионного канала, вероятно, надеясь на то, что кандидатура Кириенко будет отвергнута. Егор Гайдар говорил мне тогда, что Березовский жаждет власти, но его желания, по-видимому, превосходят его возможности. “Березовский занят политикой и интригами, это игра, в которую он играет. Он считает, что имеет право управлять страной, — жаловался Гайдар, не испытывавший дружеских чувств к магнату. — Он открыто говорит, что правительство слишком слабо. Кто-то должен управлять страной. Они (олигархи) — сильные и умные люди, считающие себя способными справиться с задачей. Но думаю, что он себя переоценил”.

“Самая большая ошибка Березовского состояла в том, что он слишком много говорил о своей значимости, — продолжал Гайдар. — Если имеешь большое влияние, лучше всего об этом помалкивать”.

В середине апреля интриги Березовского надоели Ельцину. Он вызвал магната и строго потребовал, чтобы тот прекратил попытки подорвать позиции Кириенко в парламенте{511}. На церемонии в честь Дня космонавтики Ельцин открыто сказал то, что думал: если Березовский не откажется от интриг, он отправит магната в длительную командировку за пределы России, причем навсегда. Это была чрезвычайная ситуация, и газета “Коммерсантъ-Daily”, освещавшая это событие, сообщила, что Юмашев и Ястржембский позже пытались замять вспышку Ельцина. Однако о ней все равно стало известно{512}. Через две недели Березовский получил новое назначение на должность исполнительного секретаря Содружества Независимых Государств, аморфной и малоэффективной организации, в которую входили бывшие советские республики, за исключением стран Балтии. Штаб-квартира организации находилась в Минске, но назначение давало Березовскому самое важное: новую политическую базу и доступ в Кремль.

Одним из наиболее резких критиков магнатов в тот период был Андрей Пионтковский, бывший математик и специалист в области ядерного оружия, написавший интересную газетную статью о влиянии олигархии. Он сказал мне, что шаги, предпринятые Березовским весной, были очень дорогостоящими и бессмысленными. “Олигархи уничтожали себя на наших глазах, — сказал он. — Я думаю, что победителей не было, были только проигравшие”{513}. Пионтковский тогда еще не знал, насколько он прав.

Рубль был странной денежной единицей. Россияне не доверяли ни собственной валюте, ни банкам, ни правительству. Они хранили деньги под матрасом, обычно в долларах. По некоторым оценкам, Россия имела в обращении от зо до 40 миллиардов долларов в американских банкнотах, больше, чем любая другая страна за пределами Соединенных Штатов. Россияне держались за доллары, потому что и до, и после распада Советского Союза попытки играть с рублем всегда вели к хаосу, а гиперинфляция Гайдара лишила население остатков доверия. Попытки играть с валютой предпринимались неоднократно. 22 января 1991 года советское правительство с целью уменьшения денежной массы приняло постановление, согласно которому все банкноты достоинством пятьдесят и сто рублей следовало обменять в течение трех дней, и вызвало этим панику. Многие люди не смогли вовремя обменять деньги. В1993 году правительство Ельцина потерпело серьезную неудачу в связи с обязательным обменом советских рублей на новые российские банкноты. Кроме того, в начале 1990-х миллионы людей лишились своих сбережений из-за гиперинфляции. А в “черный вторник”, п октября 1994 года, курс рубля к доллару упал на 27 процентов. Многие россияне извлекли урок из этого периода и стали хранить свои сбережения в долларах.

Поэтому решение о том, чтобы исправить ситуацию с рублем, было принято российским правительством и Центробанком не без некоторого волнения. Первого января 1998 года российский рубль был деноминирован, что означало удаление последних трех нулей номиналов банкнот. Если раньше доллар стоил шесть тысяч рублей, то теперь стал стоить шесть. Это было чисто внешнее изменение, призванное стереть воспоминания о гиперинфляции и символизировать возврат к нормальной жизни. За несколько месяцев до этого были напечатаны миллиарды новых банкнот. Опасаясь еще одной паники, правительство и Центробанк потратили месяцы, готовя население с помощью рекламы и успокаивающих заверений. “Новые нули никогда больше не появятся на наших банкнотах”, — обещал Ельцин.

Ничего страшного не случилось. Деноминация прошла спокойно, без паники. Был преодолен еще один порог на пути к нормальной жизни, по крайней мере так казалось. Призраки прежней инфляции отступили. Чубайс гордо объявил, что Россия укротила рубль. “Мы имеем устойчивую валюту, у которой, кстати, тот же обменный курс, что и у французского франка”, — похвалялся он{514}. В феврале Чубайс сказал Ельцину, что хочет уйти из правительства; он уже долгое время отчаянно пытался сделать это. “Что с экономикой?” — спросил Ельцин Чубайса. По словам Чубайса, он заявил Ельцину, что уйдет из правительства без угрызений совести, потому что в течение года с экономикой не случится ничего плохого.

“В этом году экономика будет развиваться. Не произойдет никаких существенных событий, ни положительных, ни отрицательных”, — сказал Чубайс.

Он глубоко ошибался. Это была первая из многих ошибок, допущенных в тот беспокойный год Чубайсом, который не смог предвидеть, что Россия серьезно пострадает от перемен в мировой экономике. Он находился на том же плоту, что и магнаты, беспечно плывшие вниз по реке. России предстояло вскоре оказаться в когтях двух могучих драконов современной экономики, раздиравших страну на куски. Первым драконом был бурный рост внешнего долга. Вторым было непонимание того, что пришло время девальвировать рубль. Драконы подобрались к России ранней весной. Многие видели угрозу, но лишь очень немногие понимали, какой готовится удар и когда именно. Россия переживала “кризисы” настолько часто, что ее лидеры от них уже устали, они перестали реагировать на многочисленные предупреждения паникеров, а кроме того, правительство усугубило проблему тем, что слишком долго убеждало всех: никакой катастрофы не будет. Когда же она наступила, когда драконы напали, спасаться было слишком поздно.

Если бы в начале 1998 года можно было пролететь над Россией и описать ее экономику в терминах топографии, внизу открылись бы резко отличающиеся друг от друга миры. На территории, равной по площади Соединенным Штатам и Канаде, вместе взятым, российская экономика была разделена на несколько владений. Сельские районы оставались отсталыми и разобщенными. В провинциальных городах России царили хаос и неуверенность. Промышленность работала неэффективно; гигантские заводы в огромных количествах производили сталь и автомобили, но постоянно несли убытки. Рабочие, предприятия и правительство запутались в сетях бартера. Наличные деньги почти полностью исчезли из экономики. У крупных компаний доля бартера составляла 73 процента, и только 8 процентов налогов они платили наличными деньгами. Бартерные сделки крайне отрицательно сказывались на повседневной жизни, и это заставило двух американских ученых сделать вывод, что российская экономика становится “виртуальной”, а такие важные параметры, как цены, заработная плата и прибыль, не отражают действительного состояния дел{515}.