к рассказу Авария, вернувшись на прежнее место, в прежнее положение. — Дом давно сгнил, а вот фундамент и подвальная мастерская остались. Остались также и некоторые дедовские инструменты. Допотопные инструменты, которые жалко выкинуть. Например, вот эта пила на стене: ей лет пятьдесят. Все это, — Авария обвел площадь мастерской руками, — досталось мне по наследству. Ну как все? Все, что ручное и ржавое. Современное и электрическое я приобрел сам. Этими же инструментами возвел часовню с псевдородником. Зачем он нужен, так только чтобы скрыть этот бункер, так я его называю. Бункер-мастерская.

От деда же мне и досталась любовь к инструментам. Он часто водил меня сюда, когда я был мелким, меньше вашего, и мы с ним работали… Дед работал, я смотрел и подавал ключи, гайки, отвертки. «Любой инструмент, Андрюша, — говорил он, — что дети: нуждаются в любви и ласке. С ними нужно общаться, а не только трепать в руках да вылизывать начисто. Я тебе так скажу, Андрюша: если б не общение, я б сюда и не приходил вовсе».

Мелкому мне нравились его байки, и я впитывал их, как губка — воду. Дед мог целыми днями строгать один и тот же брусок и молоть одну и ту же ерунду про общение. Еще бы! Его-то сын, мой отец, наслушался этой ереси сполна и свалил из отчего дома, как только на горизонте появилась такая возможность. Можно сказать, я отдувался за своего отца, и из внука превратился в сына. Но я не отрицаю, мне нравилось проводить время с дедом, царство ему небесное.

Что ж, с дедом и его мастерской, моим бункером, я вас познакомил. Теперь дальше… Вить, не спи. — Авария щелкнул пальцами, Витя раскрыл глаза и пробубнил сонным голосом:

— С дедом да…

Чтобы Витя не засыпал, его поочередно тормошили Илья и Вика. Им, конечно, как оказалось, будить больного друга не хотелось, но еще больше не хотелось повторно пересказывать историю Аварии: так информация может стать недостоверной.

— Не знаю, какие истории вы обо мне слышали, а сколько их было, я даже представить не могу, как не могу представить и их содержимое, но готов поклясться хоть второй своей ногой, что в них… в их большинстве не было ничего правдивого. Истории передаются из уст в уста, а уста эти постоянно склонны привирать, — как бы невзначай озвучил Авария то, о чем думали Илья и Вика, тормоша Витю. — В газетах — сплошное вранье. Этим журналюгам лишь бы перевернуть все с ног на голову, лишь бы к газетенке притронулись да между делом прочитали рекламу о новом магазине, производителе окон и еще какой-нибудь спам. Даже Бумажный Макс — а его статьи я считаю самыми достоверными — и тот допустил кучу ошибок в статье обо мне. Конечно, и в статьи, и в слухи, распространяемые по городу, я сам внес лепту, притворяясь шизиком, но что касаемо моей жизни: это уже фигня.

Например, в «Слобург и его окрестности» некая Нина Фролова писала, будто я родился в Богом забытой деревне и был выброшен своими родителями в лес, будто они сразу признали во мне умалишенного и не желали связывать со мной свое будущее. Подумать только!

Или вот, например, в «Криминал 24» журналюга под псевдонимом Штоц Котс, пользующийся популярностью среди возрастной группы от сорока до шестидесяти, верящей в каждое его слово, в каждый пук, посветил мне несколько абзацев на развороте. В тех абзацах я был убийцей собственных родителей, а авария, в которой лишился ноги и разума — только повод снять с себя подозрение, поскольку ни ноги, ни разума у меня никогда не бывало. Смешно! И грустно: его же читают! И верят ему! А ведь все они записали меня в маньяки!

Все это я рассказываю к тому, что вам стоит стереть свое предвзятое отношение, навеянные любыми, пусть даже правдивыми, россказнями.

— Такого я не слышала и не знала, а то, что знала, лишь заставляло сопереживать тебе. — На глазах Вики сами собой наворачивались слезы. — Сейчас же вот что происходит: посмотри на мое лицо и сам все увидишь.

— Грусть, печаль и миллион вопросов, главный из которых — азбука Морзе. Я прекрасно тебя понимаю, просто дай мне рассказать все по порядку. Договорились?

— Если дашь носовой платок, — хлюпнула носом Вика.

Мальчишки из ее компании держались достойнее.

Носового платка в бункере не было. Авария предложил Вике стерильную вату. Вика согласилась.

На экране видеонаблюдения появилась семья. Двое взрослых, двое детей. И собака. Пока родители наполняли бутыли родниковой водой, дети упивались ею, черпая руками прямо из желоба. Потом бегали вокруг часовенки с тайным ходом в бункер внутри.

За детьми бегала пятнистая дворняга с резиновым мячиком в пасти. Собака желала игры. И она добилась ее. Ребенок А устал и сел на холмик за часовней. Ребенок Б еще немного покружил, попил воды и поднял резиновый мяч, брошенный в ноги его любимицей. Мяч полетел, за ним — собачонка. Когда она была готова схватить его и вернуть маленькому хозяину, замерла, уставившись точно в камеру видеонаблюдения, установленную на ветвь дерева. К собачонке подошел ребенок Б, но та даже носа в его сторону не повернула. Б звал ее, но та стояла на месте, гладил, но та смотрела наверх.

Подоспел отец семейства. Дернул за ошейник — ничего. Тогда он сел рядом. Присмотрелся, прикрывая глаза от солнца, которое уже еле-еле светило. Так ничего и не увидел. И делать ничего не стал, просто встал и ушел к наполненным водой бутылям.

Уходя с поляны, все семейство звало питомца. Дворняга убежала за ними.

Животные видят больше, чем люди. Люди же хотят видеть то, что не следовало бы.

— Вернемся к моем деду… Он умер через десять лет после смерти бабушки. Тогда мне исполнилось десять, так что бабушку я никогда не видел.

«Дорогие мои, — были его последние слова, — как же мне тяжело с вами расставаться… Но тому есть причина — я совсем плох. Не знаю, что с вами будет дальше, и от того мне совсем тоскливо. Я люблю вас всех. Всех без исключения. Увидимся».

Да, я, мама и папа были в тот день в гостях у деда.

Мы навещали его каждый день, исход же был очевиден — у деда поехала крыша: он разговаривал. Он разговаривал днями и ночами. Мама называла его болтовню старческим кретинизмом, а папа с ней и не спорил, пусть даже ее слова были адресованы его отцу. Дед общался с нами, но не смотрел в