Мрачный скрежет вырвал его из мечтательной задумчивости: начали опускать гроб. Он приблизился. Лакированная крышка погружалась в тень: до Лоика все еще не доходило. Он подготовил и обсудил каждую деталь похорон, но, как ни парадоксально, это позволило ему отстраниться от главного. Не считая бесценной помощи со стороны семейства: мать в коме, братец устраивает налеты в стиле коммандос…

На данный момент этот деревянный ящик был всего лишь синонимом организационных проблем. Даже сегодня пришлось разыскивать добровольцев, чтобы дотащить его до кладбища, – Маэ, старого островитянина с северной оконечности, который присматривал за их домом, еще нескольких деревенских простофиль. Они так и несли его на плечах по узеньким улочкам поселка – и, конечно же, под дождем. Вот уж действительно собачья смерть.

– Хотите сказать несколько слов?

Священник обратился к Эрвану – Лоик и Гаэль предупредили, что говорить ничего не будут. Старший отрицательно покачал головой с недовольным выражением лица. Все отошли от могилы без малейшего прощального жеста. По замыслу Лоика каждый должен был бросить на гроб цветок агапандуса – он раздобыл их в питомнике, – но Эрван воспротивился: «Только давай без патетики». Последовала очередная перепалка. Как всегда, младший сдался. Впрочем, хотел бы Морван цветов на своем гробе? Точно нет.

Появились рабочие. Могилу закопали. О чем думали остальные? Наверняка они пребывали, как и он сам, в потустороннем состоянии, ощущая лишь рабочий минимум чувств: ветер, тоску, пустоту. Большие волны нахлынут позже. Или нет.

Лоик смотрел главным образом на сестру. Сегодня она утратила свое сияние. У нее была серая кожа, наводящая на мысли об унынии грязных простынь, а ее глаза, всегда светлые, словно изо льда, потемнели. Особенно зрачки, обычно сверкающие, как бриллианты, теперь расплылись. Не слезы, нет, только текучее смирение. Но изящество черт сохранилось: линии тем более пронзительные на исхудавшем лице. Невозможно догадаться, что она думает или чувствует, да он и не рискнул бы. Волчий капкан под снегом.

С Эрваном все было намного проще. Он не носил мундира, но по духу вполне ему соответствовал. Черное пальто, похоронный галстук. В таком наряде он появлялся на месте преступления. Сам он по натуре не был военной косточкой, но когда обстоятельства выталкивали его за рамки собственной компетенции – например, когда нужно было выразить свои чувства, – он забирался в свои доспехи и сидел в них не высовываясь. И его поведение, и выражение лица были бы вполне уместны на любой официальной церемонии. Некий памятник умершим, стандартный и безличный. Однако на ум Лоику пришла и другая картина: выпрямившись под дождем, брат походил на громоотвод, поглощающий расколы клана и отправляющий их под землю.

– Идем?

Лоик встряхнулся: Гаэль стояла рядом, шапочка и накинутый поверх капюшон образовали двойную диадему на ее лбу. Он огляделся вокруг: рабочие ушли, стела была установлена, на кладбище, кроме них, ни души. Им все же удалось совершить невероятное: на похоронах знаменитого Грегуара Морвана не было никого, кроме трех ходячих членов клана. «А не пошли б они все куда подальше!» – сказал бы Старик.

Им следовало высечь эту эпитафию на его могиле.

130

Два брата и сестра, на велосипедах пересекающие архипелаг Бреа, – на это стоило посмотреть. Они проехали через поселок до самого моста Ар-Пра, чтобы перебраться на Северный остров[133], потом покатили вдоль Канатной бухты до маяка на островке Розедо на западе. Они работали педалями, не говоря ни слова, пока скрип их колес пилил надвигающуюся ночь. Вдали было слышно, как прибой срывает на скалах свое плохое настроение.

После Южного острова с его средиземноморской растительностью и теснящимися домиками они снова оказались в нетронутых ландах, среди стоящих навытяжку гранитных монолитов и светящихся равнин с лохматыми папоротниками. Это была та часть, которую Гаэль любила больше всего, дикая и пустынная, где простор выплескивает едкие ветры и такие холода, что зубы сводит.

Прогулка – три километра, из которых бóльшая часть по берегу, – их согрела. Когда они добрались до родительского дома, старый Маэ, бретонец настолько типичный, что казался экспонатом этнографического музея, встретил их с удрученным видом. Даже он, извечный сторож дома, не решился остаться на кладбище.

Он разжег им огонь, что придавало сельский вид интерьеру, который вовсе таким не был. Грегуар ненавидел деревню и оборудовал свое жилище, как парижский лофт, с американской кухней и электробытовыми приборами по последнему слову техники. Все они были ему благодарны за подобную инициативу: никакого запаха плесени, ни селитры по углам, никаких ледяных сквозняков или влажных простынь. Технические требования горожанина соблюдались со всей строгостью: чтоб было тепло и сухо.

Но что касалось дизайна, тут Морван поддался соблазну пойти по простому пути бретонского колорита: крашеные деревянные перегородки, старинные картинки и старинные же фотографии острова на стенах, куча безделушек, напоминающих о морском просторе и корсарах. Гаэль больше не обращала на них никакого внимания – эта наивная галерея убаюкивала ее детство. То, что за ней скрывалось, было скорее трогательным: неизменное стремление отца заставить всех поверить в их древний род мореплавателей – как по-своему трогателен выглядел и сам Морван, когда, стоя у штурвала своего катера «Boston Whaler», напускал на себя вид морского волка.

После обжигающего душа она устроилась в кресле в гостиной лицом к поленьям, потрескивающим, как кости, в камине. Задумка была посидеть в покое, но братья снова затеяли перебранку на кухне. Темой на этот раз была продажа дома. Эрван, готовый сорваться на явные грубости, утверждал, что нужно как можно быстрее избавиться от этого «дерьма с синими ставнями», а Лоик объяснял, что Миле и Лоренцо нравится проводить здесь каникулы.

– Может, хочешь, чтоб они еще и бретонский выучили?

Гаэль встала и надела дождевик: ей надоело слушать, как эти два петуха хорохорятся, лишь бы не дать волю своему горю. Она ушла, даже не предупредив их, и окунулась в морскую ночь с запахами жавелевой воды.

Поднималась полная луна, и на фоне неба цвета индиго выступали резные очертания черных сосен. Если смотреть под этим углом, Бреа приобретал сходство с японским пейзажем. Она чувствовала, хотя и не видела, что сейчас отлив. От бухты позади дома уже исходили запахи йода и водорослей. Волны отступали, тихонько пересмеиваясь.

Гаэль прошла через сад, споткнувшись о драгу для ракушек и верши для крабов (Старик еще и баловался ловом), потом поднялась по склону и окинула взглядом большую бухту с влажным песком и россыпью луж, сверкающих под луной. Только дети любят отлив – лучший момент для пешей рыбной ловли. А вот ей он всегда был по сердцу: в пейзаже с выброшенными на берег ламинариями и разверстыми садками для мидий было нечто обнаженное, словно освежеванное, и это ей нравилось. Она обожала часы, когда море расшаркивалось и уходило, оставив за собой лишь испарения мокрого дерева, душок грустного секса…