Хотя уже и писал о том же, но по-прежнему хотелось бы знать, в чем же, наконец, нас всех обвиняют? Невозможно обвинять в экспедиции и в научных и художественных работах. Невозможно обвинять в каком-то нашем вольт-фасе, ибо такового ни в ком из нас не было. Все наши письма у Вас имеются, и они свидетельствуют о нашем неизменном и к ним, и к делам отношении. Невозможно обвинять в устремлении к кооперативному началу, которое сам же их приятель Глиин так сейчас превозносит. Если во время судоговорения они будут злословить по поводу наших кооперативных заданий, то Вы можете легко сослаться на новейшую книгу Глиина[524]. Если же кто-то бы стал говорить о каких-то якобы неудачах в кооперативных делах, то ведь у нас лежат и посейчас документы, доказывающие, что с нашей-то стороны все было достигнуто. А с их-то стороны именно ничего не было сделано. Очень характерна их отписка, произведенная посредством какого-то странно сфабрикованного банковского письма. Вы помните, когда я запросил этот банк непосредственно, то получил самый странный ответ, что банк ни о чем подобном вообще не знает. Итак, в чем же, наконец, нас всех обвиняют? Получаются лишь какие-то истерические злонамеренные выкрики, на которые даже нельзя ответить, до такой степени они бессмысленны. Ясно лишь одно, что злоумышление против всех нас приуготовлялось давно и только ожидался конец ресивершипа, чтобы выполнить узурпаторские задания. Все варварские действия в отношении Школы и «Пресса», вандализм порчи цветных стекол, кощунство в Часовне — все это доказывает, с какою бездною предумышленной преступности мы имеем дело. В овечьих шкурах были волки! Еще и еще раз всюду подчеркните, что никто из нас всех ни на кого не нападал, но мы все были атакованы, как ночью на большой дороге. Пусть это обстоятельство будет закреплено перед Рефери в самой убедительной форме. Ведь дело идет не о технических уловках, но о нарушении доверия, о попрании всего святого. Нас заставляли подписывать разные бумаги, даже не давая времени ознакомляться с ними. По доверию мы соглашались, но оказывается, что это были лишь злонамеренные ловушки. Все это подчеркните всеми силами. Ведь не может же один злоумышленник торжествовать против пяти голосов, говорящих о правде. Кроме этих наших голосов, голоса таких почтенных людей, как Сутро, Стокс, Косгрэв, Фосдик, Дон, и многие другие голоса честных людей раздадутся за правду. Ничего не упустите в этом бою за правду и культуру.

Сердцем и духом с Вами,

Р[ерих]

168

Н. К. Рерих — А. М. Асееву

14 сентября 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]

Дорогой Александр Михайлович, спасибо за Ваше письмо от 6 августа и за все добрые сведения, Вами сообщенные. Порадовались мы польской брошюре и написали по сказанному Вам адресу о присылке нам еще нескольких экземпляров. Брошюра эта имеет тем большее значение, что, во-первых, именно в Польше до сих пор о Пакте было весьма мало, а во-вторых, именно сейчас в Европе и в других частях вспомнили о Пакте. Так, например, в октябре устраивается для продвижения Пакта Международный День Искусства с участием многих европейских деятелей в помещении Рерих Фаундэшен, а из Парижа сообщают, что проф[ессор] Лапрадель в журнале Международного Права опять напоминал о Пакте, такое же напоминание было и на недавнем Международном Конгрессе в Монако. Южн[ая] Америка постоянно мыслит о Пакте и его применении.

Спасибо и за Ваши сведения об инженере Силевиче. Если Ваше впечатление благоприятно — тем лучше. Также рады мы были слышать Ваши теплые слова о Е. Писаревой. В моем письме к ней я не премину их процитировать — доброе слово всегда благотворно. Так, Вы ничего не пишете о Вашей сестре, и мы опасаемся, не пропало ли ее письмо, о котором Вы поминали еще прошлою весною в связи с получением Знака. Почто лишь от нее не было ответа? Что поделывает группа в Белграде? Курьезно вспомнить, что какие-то жалкие слова полоумного Принца могли тревожить их. Неужели они как взрослые люди еще не знают о значении факелов дикарей? А что бы сказали разумные люди, если бы личности, подобные Принцу, Вас[илию] Иванову, и всякие служители тьмы начали бы славословить — вот тогда было бы истинное несчастье! Посылаю Вам копии шаляпинского фельетона и письма одного дальневосточного корреспондента. И в том, и в другом случае красноречиво описан харб[инский] «Оккультизм». Впрочем, харб[инские] мракобесы настолько отвергают всякий оккультизм, что сами готовы показаться перед всем миром в своей чудовищно безобразной наготе. Вот уже истинные подонки! Непригодные ни к чему. Космический сор, просто подлежащий уничтожению! С каждым днем можно убеждаться, насколько необходимо ближайшее ознакомление и с мракобесными гнездами. Знание должно быть всесторонним. Наверное, новая брошюра Клизовского вызовет брожение среди мракобесов, но это будет вполне естественно. Мы уже слышали из Парижа добрый отзыв о своевременности этой брошюры.

Прилагаю при сем отдельное письмо к Вам, которое Вы можете показать управлению Белградского Музея, когда Вам придется лично побывать там. С нашей стороны через друзей была произведена разведка у югославск[ого] конс[ула] Янковича, и он выразил свое доброжелательство. Конечно, не будем закрывать глаза [на то], что злоумышленники могут сеять свои темные зерна повсюду, но тем полезнее вскрывать подобные посевы, восстановлять истину. Из прилагаемого письма Вы увидите, что по переписке с покойным королем Александром был решен отдельный зал, и начало такого зала уже было положено в Музее, где директором был Петкович, но затем картины были перенесены в какой-то другой музей, и тогда началось нечто непонятное. Почему-то кажется, что директор этого другого музея с самого начала был недоброжелателен. Впрочем, не будем предполагать, при случае Вам удастся это распознать на деле. Рады были слышать о Ваших планах на ближайшие номера журнала. В номере, посвященном Атлантиде, вероятно, и «Атлантида» Мережковского[525] так или иначе отразится. Впрочем, этот замечательный писатель часто страдает в разных своих произведениях одним и тем же недостатком. Кончает он на слове «неизвестное». В таком выражении чуется, что и для него самого внутренний смысл этого сочинения оставался невыясненным. Ведь писатель должен так или иначе выразить свое сердечное убеждение, иначе неизвестное для него в мегафоне читателя обратится в еще более неопределенное. Прекрасно, что и о Блаватской будет отдельный номер. Если напишет Писарева и найдется еще достаточное время, то хотелось бы ознакомиться с ее писанием. Ничто умаляющее не должно входить в этот утверждающий сборник. Довольно всяких шатаний, сомнений и умалений крупных явлений. И без того