о том, что мальчик является мучеником, за которого должна молиться вся Россия — Философов обвинил Розанова в «призывах к погрому, крови и мести». Это заявление прозвучало на третьем собрании, 26 января 1914 г. В нем отразилась либеральная позиция, к которой у Розанова всю жизнь была нутряная неприязнь (как он пишет в «Уединенном»: «Я еще не такой подлец, чтобы думать о морали»). Современники писателя, символисты и их союзники, соглашались мириться с его политикой продолжения рода и отвратительным «физиологическим варением», поскольку их объединяло многое другое, но терпеть антисемитизм они намерены не были[440] [МАТИЧ. С. 64–65].

В своей монографии о Розанове английский славист Адам Юри убедительно демонстрирует тот факт, что, проявляя пристальный интерес к древним культам, Розанов особо выделяет из них древнеегипетскую религию. Причиной столь пристального интереса Розанова к древнему Египту было глубокое убеждение в том, что вся его тысячелетняя религиозная традиция основана на обожествлении акта Творения. В своих мифопоэтических фантазиях Розанов, по мнению Адама Юри,

изо всех сил пытается найти связь между древнеегипетской цивилизацией и современными русскими. На этом пути он особенно пристально всматривается в евреев, когда-то бывших соседями египтян. Он подозревает, что они позаимствовали у Древнего Египта тайны Творения, и сохранили их. Поэтому Розанов очень конкретно рассматривает еврейские обрядовые практики. Таким образом, можно постулировать, что розановская критика христианства и иудаизма может быть понята только во взаимосвязи их друг с другом и религией Древнего Египта. При этом озабоченность Розанова, что православие утратило связь с древним миром, особенно с древним Египтом, является побудительной причиной для изучения им современного иудаизма. Пристальный интерес к евреям и иудаизму проистекает у Розанова отнюдь не из любви к ним или их религии, а из убеждения, основанного на мистических фантазиях, что их ритуалы якобы представляют собой наиболее близкий из сохранившийся сохранившихся образцов древнеегипетского религиозного культа, в котором совокупление рассматривалось как божественный акт Творения. Розанов очарован образом жизни современных российских евреев и тем, как они почитают Творение. Он даже цитирует библейскую Песнь Песней как пример древнеегипетской культовой гимнографии, утверждая по наитию, без каких-либо на то научных доказательств, что евреи позаимствовали ее у своих соседей и бывших властителей. Хотя Розанов восхищается, как «философ жизни», жизнеутверждающим импульсом, присущим иудаизму, эти же качества еврейской религии вызывают у него ревностную зависть[441].

Розанов рос и воспитывался в провинциальной России XIX века, в набожной православной семье, и во многом его мировоззрение, в той части, где оно касается восприятию еврейства, пропитано подозрительностью, недоверием, а то и прямой враждебностью, характерной в целом для русского общества. Можно контекстуализировать его взгляды в широких рамках идеологии русских консервативных мыслителей, в частности славянофилов, которые декларировали христианскую юдофобию[442]. Эти мыслители были озабочены идеей, что гармоническое, в их представление, состояние русской общины будет нарушено при проникновении ее контактах с еврейством. Для всех них евреи — глубоко чуждый русским народ со своей культурой и историей. Такие идеи, в частности, манифестировали Достоевский и А. С. Суворин — фигуры очень авторитетные для Розанова. Однако в отличие от них Розанов предлагает свой оригинальный подход к еврейскому вопросу, основывая свое отношение к евреям на их близости к Творению. Вера в превосходство евреев в знаниях о Творении подпитывает философствование Розанова, но одновременно и его негативное отношение к ним. Розанов убежден, что евреи позаимствовали мистические знания древних египтян, но сохраняют их втайне от остального человечества. Розанов видит себя единственным человеком (за исключением разве что Флоренского), способным разоблачить коварство еврее и овладеть их тайным Знанием. На этом пути Розанов сталкивается с неразрешимой онтологической проблемой. По его твердому убеждению, самые важный момент религии — тайна Творения, находится за пределами возможности человеческого познания, и человек не должен пытаться их приоткрыть. Он убежден, что даже сам Бог не знает причин Творения[443]. Напряжение между познаваемым и непознаваемым проходит через все творчество Розанова. Тем не менее, в своих исследованиях иудаизма Розанов готов отложить в сторону многие свои опасения и настолько углубиться в то, что он считает «тайнами еврейской религии». На этом пути он видит себя «последним еврейским пророком»[444]. Уверенность Розанова в своей способности раскрыть тайны иудаизма, несмотря на то что его выводы часто оказываются крайне субъективными и вызывают крайне резкие критические возражения его современников, поразительна. Розанов горит желанием раскрыть еврейские тайны русским, но в тоже время его ужасают выводы, которые он делает об аспектах «телесности» в их ритуальном поклонении («кровавая жертва»). Следует также отметить стремлении Розанова к построению всеобщих систем основываясь на разрозненных и очень часто малодостоверных фактах.

Трудно разделить юдофилию Розанова и его юдофобию; эти два явления являются компонентами одного и того же подхода к оценке еврейства. Как утверждает Генриетта Мондри, между восхищением еврейскими обычаями и ненавистью к ним у Розанова наличествует очень тонкая грань, а зачастую и вовсе отсутствуют какие-либо различия[445]. Ученые, старавшиеся четко охарактеризовать отношение Розанова к еврейству в категориях филфоб, и аналогичным образом классифицировать его работы как положительные в отношении оценки еврейства и иудаизма (в его ранний период) или отрицательные (в последние годы жизни), как правило, терпели неудачу, из-за свойственных мышлению Розанова непоследовательности, антиномичности и трикстерства. Представляется вполне очевидным, что таким образом разделить и классифицировать творчество Розанова невозможно. С другой стороны, можно доказательно утверждать, что мотивации Розанова — проникнуть в тайны Творения, которыми владеют евреи, — то, что подвигло его, заняться изучением еврейского культа, никогда не менялась. Более того, точка зрения некоторых исследователей, согласно которой в середине 1910-х годов Розанов, отвратив якобы свои помыслы от иудаизма, вернулся в лоно христианской церкви, никак не согласуется с тем, что в своем итоговом предсмертном труде — «Апокалипсисе нашего времени», он выступил с особо резкими нападками на Иисуса Христа[446].

У исследователей, занимающихся религиозно-философскими воззрениями Василия Розанова, возникает закономерный вопрос: почему его всю сознательную жизнь так мучительно волновал иудаизм? Что мотивировало его, как никого другого из русских философов Серебряного века, тратить столько интеллектуальной и эмоциональной энергии на постижение этого религиозного феномена? В силу каких причин в его выговариваниях [447] на самые разные темы постоянно присутствуют евреи?

Существуют разные объяснения феномена доминирования «еврейской темы» в мировоззренческом дискурсе Розанова. В частности Брайан Горовиц — американский славист, специализирующийся в области исследований русско-еврейских отношений, дает ответ на этот вопрос с методологических позиций психоанализа. Он пишет:

Хотя Розанов не является системным мыслителем и был