Конечно! Что у Арно на языке, у этого на уме. Ходить, задрав подбородок, и молчать — не значит не чувствовать. Будь все вместе, первая же баталия что-нибудь бы да прояснила, но Сэ с Катершванцами у фок Варзов, а Придд здесь. Нюхает порох не хуже других, но этого никто не видит, вернее, видят не те.

— Я не намерен вмешиваться в поедание шляпы, — усмехнулся Ариго, — но когда дойдет до дела, горчицу виконту Сэ пришлю.

Хоть бы улыбнулся, паршивец! Вот ведь гордость, а вино не такое уж и плохое. Терпимое вино. Для севера, конечно…

— Господин генерал, я вспомнил о Павсании из-за Пфейтфайера, — объяснил Придд и поставил недопитый стакан. Видимо, счел питейную повинность выполненной. — Мы полагаем, что дриксы вообще и противостоящий нам генерал в частности руководствуются трудами Пфейтфайера и опытом принца Бруно. Все, что они делают или не делают, мы увязываем с этой посылкой, по крайней мере, пока не доказано обратное.

Это напоминает мне то, что случилось в Олларии, которую по приказу временно захватившего ее потомка королевы Бланш стали называть Раканой. Упомянутый потомок возводит свой род к гальтарским анаксам и подчеркивает это с помощью гальтарских же ритуалов, о которых имеет удручающе скудное представление. Окружение потомка знает еще меньше, но боится обнаружить свое невежество, замыкая таким образом порочный круг. Я несколько раз воспользовался этим, ссылаясь на труды Павсания по гальтарскому этикету.

— Не слышал, — с удовольствием признался Жермон Ариго, — не читал и не собираюсь.

— Мой генерал, вам бы не удалось прочесть данный труд при всем желании. Ни один из известных мне по древнейшей истории Павсаниев не писал подобной книги, но достаточно было единожды ее упомянуть в присутствии господина анакса, и Павсаний прочно утвердился в его воображении и, следовательно, в воображении его свиты. Все до единого повели себя так, словно Павсаний лежит у их изголовья, чем окончательно убедили друг друга в его существовании. Ссылка на данный фантом оправдывала любые мои действия, кроме последнего.

Господа «гальтарцы» не сомневались, что я обладаю экземпляром столь нужного им руководства и строго следую его предписаниям. Конечно, в нашем случае ситуация иная — труд Пфейтфайера существует на самом деле, и все же… Мой генерал, не получается ли так, что все уверены: фельдмаршал действует в соответствии с книгой, а он делает то, что нужно ему?

— Пожалуй, — выдавил из себя Жермон, с восторгом разглядывая сидящего перед ним наглеца, — именно Павсания я и боюсь. С самого начала…

4

Сюзерен лежал в «затопленной» часовне. Впервые услышав это название, Дикон едва не задохнулся от ярости, но обижаться было не на что. Затопленными агарисцы называли храмы, большая часть которых располагалась под землей, где чаще всего и помещали закрытые гробы. Иногда такие храмы замуровывали, превращая в склепы, порой в них продолжали служить или хотя бы зажигать свечи и менять цветы.

Там, где лежал Альдо, цветов не было, только теплились, разгоняя мрак, семь лампад. Крутая лестница уводила вниз, в мерцающий желтый свет. На верхней площадке начиналась круговая галерея, куда выходили забранные решетками оконца, приходившиеся вровень с землей. Икон и статуй не имелось вовсе — при Олларах часовня служила чуть ли не складом, потом ее очистили от хлама и освятили заново. Сопровождавший Ричарда монах повторил это раз сорок.

Монах был худым, остроносым и равнодушным ко всему, кроме своего Создателя и кардинала. Сам Левий встречаться с герцогом Окделлом не пожелал. Ричард тоже не рвался преклонить колени перед недомерком в сутане, но обидно было. Не за себя — за Альдо, притащившего Левия с его мышатами в Талиг. Если б мориски и в самом деле разорили Агарис, было б только справедливо, но зло уничтожает зло только в сказках. Сюзерен мертв, а обязанный ему всем церковник сунул гроб в облупленный подвал и занялся собственными делишками. Марагонский бастард, выставивший эсператистов вон, — и тот удостоился со стороны кардинала большего внимания.

Окажись в часовне хоть какой-нибудь клирик, Дикон вряд ли бы сдержался, но упрекать было некого, и юноша просто запомнил, как запомнил отступничество послов и наглый взгляд сына Рудольфа.

Гроб стоял внизу, но что-то мешало отойти от двери и поставить ногу даже на первую ступеньку. Ричард замер на галерее, глядя то на уходящую вниз лестницу, то на иссиня-черные окна. Прохладная темнота пахла недавними курениями — монах не лгал, хотя бы одну службу в часовне все-таки отслужили. Отслужили и ушли. Зачем отдавать почести проигравшему или тому, кто кажется таковым? Ричард заставил себя оторваться от решетки и перейти на верхнюю площадку, где ноги снова прилипли к полу.

Матушка часто оставалась в надорском храме на ночь, а перед праздниками и в дни памяти отца брала с собой детей. В старой церкви было сразу холодно и душно, но страха Дикон не испытывал, а сейчас вдруг стало не по себе. Спускаться к гробу хотелось все меньше, и именно поэтому юноша почти сбежал по лестнице, растревожив не до конца зажившее плечо. Как ни странно, занывшие кости успокоили. Стало стыдно за детские страхи — впрочем, назвать Блора и кавалеристов Халлорана малолетками было затруднительно, а они боялись. Как и лошади.

Ричард глубоко вздохнул и вошел в светлый, образованный лампадами круг. Деревянный ящик, лишь изнутри выложенный свинцом, казался обычной мебелью вроде гардероба или комода. Он просто не мог иметь с сюзереном ничего общего. С веселым светловолосым сюзереном герцога Окделла, сперва протянувшим вассалу руку, а затем доверившим ему свои чаянья и тайны. Дикон положил ладонь на простую крышку и не почувствовал ничего, кроме прохлады, но что-то сказать было нужно.

— Здравствуй, Альдо, — поздоровался юноша, — я пришел. Извини, что не сразу.

Слова прозвучали нелепо и фальшиво. Ричард помнил, что говорил Ксаверий у гроба Лиандра, но выдумки не выдерживают столкновения с жизнью, потому-то Ворон и читал Дидериха так, словно смеялся. Теперь Дикон понимал почему. Пустая ненавистная жизнь, ненужные победы, ненависть, презрение, жалкий король, любовь к королеве, обладание ее телом, но не душой… Насколько это страшней выдуманных страстей, и насколько гибель последнего Ракана чудовищней смерти Лиандра!

Убитому императору явился всего лишь призрак матери, Альдо видел не призраков — старуха, казнь Айнсмеллера, синие глаза Удо, мертвецы Доры… Все они были наяву и предрекали беду. Сюзерен в нее не верил, но его ждали не победы и слава, а смерть и Ноха.

Аббатство стало последней неудачей Альдо — лежать в обители несуществующего бога и ждать, когда Алва и Ноймаринен решат, как быть с телом. Дикон не сомневался, что сюзерен предпочел бы лежать в Гальтаре, а нет, так в вольной варастийской степи или на данарской круче, чтобы в половодье было слышно, как стонет и ревет великая река. Только одинокую могилу могут осквернить хоть кэналлийцы, хоть ноймары, хоть разгулявшаяся чернь, разве что добиться права на охрану…

— Я верну тебя домой, — снова вслух пообещал Дикон. — Новый Круг принадлежит Ветру. Карл Борраска узнает правду и о себе, и о тебе. Он сделает то, чего не сумел ты, и в новой Талигойе, в великой Талигойе, вспомнят добром и тебя.