Джо скривился смущенно и раздраженно. И подкинул себе еще лопату запеканки.

– За незаконное проживание, – сказал Сэмми.

– Это не что-то. – Джо оторвал взгляд от тарелки. – Я уже бывал в тюрьме.

Сэмми повернулся к Розе:

– И вот он все время такие вещи говорит.

– Загадочный человек.

– Страшно бесит.

– Вышел под залог? – спросила Роза.

– Мне помог твой отец.

– Мой отец? Он помогал?

– Выяснилось, что престарелая миссис Уэгнер – владелица двух Магриттов, – пояснил Сэмми. – Матушка мэра. Обвинения сняли.

– Двух поздних Магриттов, – уточнил Джо.

Зазвонил телефон.

– Я подойду, – сказал Сэмми. И пошел к телефону. – Алло. Ага. Какая газета? Понял. Нет, с вами он говорить не будет. Потому что разговаривать с газетой Хёрста – это лучше сразу удавиться. Нет. Нет. Нет, это полнейшее вранье.

По-видимому, желание растолковать и прояснить пересилило ненависть к «Нью-Йорк джорнал-америкэн». Сэмми отнес трубку в столовую – они только что протянули очень длинный провод, чтобы доставал до столовой, где Сэмми трудился, если забирал работу домой.

Сэмми пошел в вербальную атаку на репортера «Джорнал-америкэн», а Джо отложил вилку.

– Очень вкусно, – сказал он. – Я ничего подобно не ел так давно, что не помню.

– Наелся?

– Нет.

Роза подложила ему на тарелку еще шмат запеканки.

– Он по тебе скучал больше всех, – сказала она. И кивнула на столовую, где Сэмми излагал репортеру «Джорнал-америкэн», как он и Джо холодной октябрьской ночью миллион лет назад придумали Эскаписта. В тот день в окно спальни Джерри Гловски к Розиным ногам упал пораженный мальчик. – Нанимал частных детективов, искал тебя.

– Один меня нашел, – сказал Джо. – Я откупился от него. – Он проглотил кусок, затем другой, затем третий. – Я по нему тоже скучал, – наконец произнес он. – Но я всегда воображал, что он счастлив. Когда я буду сидеть ночью как-нибудь и о нем думать. Я буду читать его комиксы – я всегда знаю, какие комиксы его, – и подумаю: что ж, у Сэма все неплохо. Он, наверное, счастлив. – Джо запил последний кусок второй добавки глотком сельтерской. – Это очень расстройство для меня – узнать, что он нет.

– Думаешь? – переспросила Роза – не столько из недоверия, сколько в неумолимой власти того, что следующее поколение назовет отрицанием. – Да. Да, ты прав, он несчастлив.

– А его книга? «Иллюзия американского крушения»? Я о ней тоже думал часто время от времени.

Английский у него, отметила Роза, испортился за годы в прериях, или где там его носило.

– Ну, – сказала она, – Сэм дописал пару лет назад. В пятый раз уже, если не ошибаюсь. И мы его отослали. Доброжелательные ответы были, но…

– Я понял.

– Джо, – сказала она, – а в чем был смысл?

– В чем был смысл чего? Прыгнуть?

– Ладно, давай начнем с этого.

– Не знаю. Когда я увидел в газете, ну, вот письмо, я понял, что его написал Томми. А кто еще? И я решил, что, ну, если это я подсказал… я хотел… я просто хотел, чтоб это было… для него правдой.

– Но чего ты добивался? Идея-то в чем? Пристыдить Шелдона Анапола, чтоб он вам двоим дал денег побольше? Или что?

– Нет, – сказал Джо. – Я не гадаю, что такая была идея.

Роза подождала. Он отодвинул тарелку и взял Розины сигареты. Зажег сразу две, одну протянул ей – как давным-давно, много-много лет назад.

– Он не знает, – сказал Джо после паузы, словно поясняя резоны своего прыжка с вершины Эмпайр-стейт-билдинга, и, хотя Роза поняла его не сразу, почему-то от этих слов сердце застучало в груди молотом. Неужто она хранит столько секретов от мужчин, столько всевозможных покаянных знаний?

– Кто не знает что? – переспросила она. Потянулась – эдак как бы непринужденно – за пепельницей на кухонном прилавке позади Джо.

– Томми. Он не знает… что знаю я. Про меня. И про него. Что я…

Пепельница – красно-золотая, со штампом «ЭЛЬ-МАРОККО» стильным золотым шрифтом – грохнулась на пол и разлетелась на дюжину осколков.

– Бл-лин!

– Это нестрашно, Роза.

– Еще как страшно! Я разбила свою пепельницу из «Эль-Марокко», черт бы ее побрал.

Они встретились на полу, на коленях, и разделяли их осколки битой керамики.

– Ладно, ясно, – сказала Роза, а Джо принялся сметать осколки ладонями. – Ты знаешь.

– Теперь знаю. Я всегда думал, но я…

– Ты всегда думал? Это с каких пор?

– С тех пор, как услышал. Ты мне писала, помнишь, на флот, в сорок втором, по-моему. Были фотографии. Я понял.

– Ты с сорок второго года знал, что ты… – она понизила голос до злого шепота, – что у тебя есть сын, и ты ни разу…

Внутри поднялся рискованно блаженный гнев, и Роза выплеснула бы его, и плевать, что будет с сыном, с мужем, с репутацией их семьи в округе, но в самый распоследний миг ее удержала яростная краска в щеках Джо. Он сидел, повесив голову, и складывал осколки пепельницы аккуратным курганчиком. Роза встала и пошла в чулан за совком и веником. Смела бывшую пепельницу и со звоном отправила в мусорное ведро.

– Ты ему не сказал, – в конце концов произнесла она.

Он потряс опущенной головой. Он по-прежнему стоял на коленях на полу.

– Мы всегда никогда много не разговаривали, – ответил он.

– Почему меня это не удивляет?

– И ты ему не сказала.

– Конечно нет, – ответила Роза. – Он считает, что вон, – она снова понизила голос и кивнула на столовую, – его отец.

– Это обстоит не так.

– Что?

– Он мне сказал, что Сэмми его усыновил. Он подслушал или что-нибудь. У него есть интересные теории о настоящем отце.

– Он… а он когда-нибудь… думаешь, он?..

– По временам мне казалось, он приближается меня спросить, – ответил Джо. – Но он не спросил.

Тут Роза протянула ему руку, и он ее принял. На миг его ладонь показалась ей гораздо суше и мозолистее, чем помнилось, а потом стала прежней. Они снова сели за стол к своим тарелкам.

– Ты так и не объяснил, – напомнила Роза. – Почему ты это сделал. В чем суть-то была?

В кухню вернулся Сэмми – повесил трубку, качая головой, негодуя на бездонный мрак в головах у журналистов, освещению коего он только что напрасно уделил десять минут жизни.

– Вот и этот парень тоже спрашивал, – сказал он. – В чем суть-то была?