Отпеть Ломоносова стихами оказалось почти некому. Только певчий-стихотворец Голеневский написал эпитафию — начало которой даже не лишено поэтической силы:

Здесь Ломоносов спит, но кто его возбудит?

Труба! в последний день, когда на всех вострубит.

Бедный певчий наивно восхищался и талантами, и жизненными успехами своего великого современника:

Он первый, может быть, да и последний будет,

Камена никогда его не позабудет.

Науками любим, трудом обогащен,

В число писателей великих есть вмещен.

Оду на французском языке написал молодой друг и почитатель Ломоносова, граф Андрей Шувалов. Интереснее самой оды предисловие к ней, содержащее краткую биографию Ломоносова и оценку его литературного творчества. Особенно выделяет Шувалов «Письмо о пользе стекла» — «произведение столь же необыкновенное, сколь и философское. Это Гамлет, говорящий стихами, и Свифт, тонко забавляющийся».

Через несколько дней после смерти Ломоносова Никола Леклерк, домашний врач Разумовского, был принят иностранным почетным членом в академию. В своей благодарственной речи он счел необходимым помянуть и покойного: «То же самое чувство, которое делает меня столь признательным к оказанной вами благосклонности, должно откликнуться и на вашу справедливую горесть. <…> Не стало человека, имя которого составит эпоху в летописях человеческого разума, обширного и блестящего гения, обнимавшего и озарявшего вдруг многие отрасли…»

Однако Академия наук в те годы никак особенно не стремилась увековечить память Ломоносова и ничего не сделала для его семьи. Даже положенную пенсию Елизавета Андреевна получила не сразу и после хлопот. Правительство, со своей стороны, простило наследникам ученого невыплаченный кредит на обустройство мозаичной фабрики. Год спустя вдова Ломоносова умерла. Дочь, Елена Михайловна, в 1766 году вышла замуж за Константинова, библиотекаря Екатерины II, воспитанника академии, и через шесть лет умерла в родах, 23-летней. Одна из ее дочерей, Софья Алексеевна, вышла замуж за молодого офицера Николая Раевского — будущего легендарного генерала (сестры ее, Екатерина Алексеевна и Анна Алексеевна, умерли незамужними; не имел потомства и единственный внук Ломоносова, Алексей Алексеевич Константинов, скончавшийся в 1814 году). Екатерина Орлова, Мария Волконская, Елена, Софья, Николай, Александр Раевские — правнуки Ломоносова. Пушкин писал: «Имена Ломоносова и Минина вдвоем перевесят, может быть, все наши старинные родословные. Но неужели их потомству смешно было бы гордиться сими именами?» Но знал ли он, что речь идет о его ближайших друзьях? Почему-то они редко вспоминали о своем великом предке-плебее — хотя именно правнучкам Раевским пришлось заниматься публикацией (с помощью Свиньина) ломоносовского архива.

Семья Марии Головиной тоже воспользовалась славой своего родича: в 1798 году сестра Ломоносова, ее муж и их дети были освобождены от подушной подати (что не слишком понравилось их односельчанам). Известно, что Мария Головина, ее сын Петр и дочь Матрёна на склоне лет примкнули к старообрядцам-беспоповцам. Их потомки еще несколько поколений жили на Курострове. Некоторые из них потом тоже выбились в люди: например, М. В. Ершов, племянник Ломоносова в третьем колене, купец второй гильдии, в 1881 и 1883–1884 годах был городским головой Архангельска.

2

В течение полувека после смерти Ломоносова один за другим появлялись многословные панегирики покойному. Их сочиняли виднейшие писатели эпохи — от Николая Новикова до Ипполита Богдановича, от адмирала Шишкова до Батюшкова и его учителя Михаила Муравьева. Даже Елагин, при жизни «Телелюя» обменивавшийся с ним грубыми «пашквилями», спустя несколько лет по кончине Михайлы Васильевича сказал в его адрес свою порцию высокопарностей. Только Сумароков упорно продолжал полемизировать с покойным, но в 1777 году его не стало.

Суть всех этих панегирических текстов хорошо передана одним державинским четверостишием:

Се Пиндар, Цицерон, Вергилий — слава Россов,

Неподражаемый, бессмертный Ломоносов.

В восторгах жарких он где раз взмахнул пером —

От пламенных картин доселе слышен гром.

Разумеется, поминалось и о «науках» — науках вообще, без уточнения. Для дворян-гуманитариев все это было более или менее темным лесом. Сложилось устойчивое мнение, что Ломоносов занимался естественно-научными исследованиями «по обязанности» или «в часы досуга» и лишь в художественное творчество, филологические, исторические труды вкладывал душу.

Только Петр Иванович Челищев в несколько неуклюжих, но искренних стихах перечислял едва ли не все занятия холмогорца:

С Невтоном исчислял в морях — алгебры груз,

В хаосе вихрей был Картезию соперник,

Схватил рукою цепь комет и звезд союз,

Держал что Птолемей, и Тихобрах, Коперник.

Челищев установил Ломоносову на Курострове памятник — пирамиду, украшенную резными изображениями; лира там соседствовала с глобусом и астролябией.

Друг Челищева, Александр Николаевич Радищев, был строже к Ломоносову-естествоиспытателю. Впрочем, и в филологических вопросах Радищев, «по отвращению от общепринятых мнений» (Пушкин), готов был поддержать осмеянного всеми Тредиаковского. Осуждал он Ломоносова и за «лесть царям». В этом автор «Путешествия из Петербурга в Москву» был не одинок. Вот что писал, скажем, рано умерший поэт Андрей Тургенев (1781–1803): «Смею сказать, что великий Ломоносов, творец русской поэзии, истощая свои дарования на похвалу монархам, много потерял для славы своей. <…> Бог, природа, добродетели, пороки, одним словом, натура человека со всеми ее оттенками — вот предметы, достойные истинного поэта». Это был взгляд из другого времени. Для современников Радищева и Тургенева «предмет», тема стихов имела принципиальное значение и, главное, зависела от авторского выбора. Державин воспевал не абстрактную императрицу, а Фелицу-Екатерину, чей стиль правления и политика ему нравились; увидев вблизи «подлинник со многими недостатками», он перестал посвящать ей стихи. Едва ли Ломоносов не знал о недостатках Елизаветы — просто это не имело отношения к делу.

Наряду с осмыслением деятельности Ломоносова предпринимались попытки написать его биографию. Первые более или менее развернутые жизнеописания, не во всем точные, но содержащие важные житейские детали и колоритные подробности, принадлежат Штелину и Михаилу Веревкину; они были написаны в связи с подготовкой в 1780-е годы собрания сочинений Ломоносова.

Но в большинстве текстов XVIII — начала XIX века «основатель русской поэзии» по-прежнему выступает на котурнах. Бытовые детали и житейские «анекдоты» заинтересовали исследователей лишь спустя полвека с лишним после смерти Михайлы Васильевича, когда уже мало кто мог его вспомнить. Биографы повторяли чьи-то слова, воспроизводили «предания». В том числе и такое: «Сказывают, что Ломоносов любил разгорячать воображение свое и ум крепкими напитками». Об этом впервые написал в 1822 году историк В. М. Перевощиков. После этого в течение всего XIX века эта тема (ставшая в советское время табу) увлеченно обсуждалась. В качестве курьеза можно вспомнить строки из стихотворения поэта Евгения Милькеева «Русское вино», напечатанного в 1842 году (этот «гимн сивухе» вызвал, между прочим, негодование Белинского):