После похорон к дочерям приехали выразить свое соболезнование Надежда Константиновна Крупская и Мария Ильинична Ульянова, они попросили на память фотографии Канель. Жемчужина предложила Ляле с мужем поехать за границу – Молотов устроит. Дина Лялю отговаривала от этой поездки, та не послушалась – поехала…

Но что тогда так взволновало Александру Юлиановну? Об этом Дина узнает только в 1941 году в Орловской тюрьме. Шла война. Заключенных из верхних камер переводили в подвалы. Дину перевели в камеру, где сидели две старухи. В одной она с трудом узнала Ольгу Давыдовну. Она была совершенно седая, почти ослепшая и на костылях: она сломала ногу, упав с верхней койки, когда ей сообщили о смерти Юры, который умер от тифа в лагере. О том, что ее старший сын расстрелян, она не знала, и Дина, конечно, не стала ей об этом сообщать. Другая старуха была меньшевичка Брауде. Они с Ольгой Давыдовной беспрестанно спорили, возвращаясь к тем ссорам и стычкам, которые вели еще в эмиграции, где спасались от царских тюрем, и одна доказывала, что тогда были правы меньшевики, а другая с пеной у рта – что правда всегда была на стороне большевиков! И здесь, в подвале советской тюрьмы, они входили в такой раж и так озлоблялись, что, когда была очередь Ольги Давыдовны мыть пол, а нога не позволяла ей согнуться и ей приходилось ползать, Брауде ей не помогала…

Там, в Орловской тюрьме, Дина и спросила у Ольги Давыдовны – зачем она тогда присылала Юру из Горького. И та сказала: присылала предупредить Канель, что тогда, при первом аресте, перед ссылкой, ее подробно расспрашивали об Александре Юлиановне и главным образом интересовались, кто сообщил ей о самоубийстве Аллилуевой?

Ольга Давыдовна не хотела называть Канель, она уверяла, что не помнит, все тогда говорили о самоубийстве. Но ей дали показания ее невестки, а та рассказала, как приехала Канель и сообщила им. А при втором аресте ее опять расспрашивали о Канель и требовали, чтобы она подписала, что Канель была шпионкой, завербованной еще тогда в Берлине, когда возила Ольгу Давыдовну лечить глаза.

Они просидели с Диной в одной камере недолго. За Ольгой Давыдовной пришли. Велели взять квитанцию от вещей в камере хранения и косынку. Она почему-то очень взволновалась – зачем брать косынку? Когда Ольгу Давыдовну увели, Брауде мрачно сказала:

– Это на расстрел…

– Почему вы так думаете?!

– Косынкой велят завязывать глаза…

Брауде сидела по тюрьмам с двадцатых годов, она была ветераном. Ольга Давыдовна в камеру не вернулась. На ее койке еще долго лежали очки…

Дина, конечно, не знала, что тогда, 11 сентября 1941 года, в Орловской тюрьме был расстрелян 161 заключенный! Список смертников подписал лично Сталин. Немцы наступали. Тюрьмы очищались. Брауде тоже получила свой кусочек свинца, на том и закончились их споры с Ольгой Давыдовной.

Но нам давно уже пора вернуться на Лубянку, туда, на второй этаж, в 1939/1940 год. Асю Сырцову скоро уведут, и останутся Аля с Диной. Лидия Анисимовна не очень будет им мешать, единственной мечтой ее было – поесть бы досыта!

А о чем говорили Аля с Диной, она не вникала, так что они свободно могли беседовать, не боясь посторонних ушей. Они сразу почувствовали расположение друг к другу, а Але Дина была особенно дорога тем, что она могла с ней говорить о Муле, та знала Мулю еще со студенческих лет и многое рассказывала о нем.

Дина говорила мне, что за все свои долгие скитания по тюрьмам – в первый раз ее приговорили к пяти годам тюремного заключения – она никому не доверилась так, как Але; Але она многое рассказывала о матери, о сестре, о себе. Расскажет и о «деле», которое ведет не просто следователь Камер, а сам начальник следственного отдела по особо важным делам товарищ Визель, с лицом Наполеона. Встреча с товарищем Визелем чаще всего заканчивалась тем, что он кричал на Дину:

– Будешь ты подписывать протокол или нет?! Долго я еще буду с тобой возиться!

И вызывал на подмогу верзилу Зубова, который бил Дину резиновой дубиной по плечам и по спине или кричал с порога:

– Скидай туфли! Ложись!.. – и бил по пяткам.

Дина тогда еще не могла понять, что является главным в ее деле, за что она сидит. Вопросы были запутанны и все время вертелись вокруг ее матери Александры Юлиановны Канель, но та давно умерла… Мать обвиняли в том, что она работала сразу на три европейские разведки: немецкую, французскую и польскую (возила Каменеву в Берлин, Калинину – в Париж, а в Варшаву заезжала к сестре, вышедшей замуж за поляка еще до революции!). Конечно, не случайно Канель ездила вместе с Жемчужиной: та была связана с Канель шпионской работой, а что касается лечения – то это была просто маскировка! Они встречались там, в Европе, с работниками иностранных разведок и передавали шпионские сведения, получали задания. На имя Канель в банке лежала крупная сумма денег, переведенная этими разведками. Канель вовлекла в шпионскую работу дочерей Дину и Лялю, и после ее смерти Ляля с мужем совершила поездку за границу специально для того, чтобы продолжить шпионские связи, налаженные матерью. А в организации этой поездки им помогала Жемчужина! В квартире Канель, на Мамоновском, встречались оппозиционно настроенные к советской власти люди, там велись антисоветские разговоры. И помимо этого на Мамоновском был «дом свиданий», и Жемчужина приезжала туда со своими любовниками, она вела развратный образ жизни, и Александра Юлиановна покрывала ее. А сама Александра Юлиановна сожительствовала с хирургом Герштейном и с Демьяном Бедным. А Ляля жила с Ворошиловым, Калининым, и шел длинный список ее любовников!

Дина только недоуменно разводила своими маленькими ручками и все отрицала, и все вычеркивала из протоколов вплоть до слова «сожительствовала», и писала, что мать с 1920 года была женой хирурга Герштейна, но официально в загсе они не были зарегистрированы. Мать дружила с женой Демьяна Бедного, а Демьяна Бедного недолюбливала и рассорилась с ним, когда он бросил свою жену. Товарищ Визель приходил в ярость, вызывал Зубова, а тот словно бы только и ждал сигнала за дверью и тут же налетал на Дину.

Потом ее отправляли в камеру «одуматься». Она требовала у надзирательницы бумагу (заключенный имел право писать жалобы на чье угодно имя) и писала Молотову, что ее заставляют давать ложные показания на Жемчужину. Конечно, ее жалобы дальше кабинета Визеля не шли. Ее опять вызывали… И опять являлся Зубов…

А потом ей стали давать протоколы, подписанные другими, и она с ужасом увидела подпись Ляли: Ляля со всем соглашалась, даже с тем, что жила с Ворошиловым, с Калининым, и прочими, и прочими!..

Дине дали протокол мужа Ляли, доктора Вейнберга, тот подтвердил, что его завербовала Канель, что он вел шпионскую работу, что он выдал тайну распространения малярии в СССР… А Дина знала, что в медицинском справочнике помещена его статья о распространении малярии в СССР! Дина думала: если Лялю обвиняют в том, что она шпионка, а с нею якобы жили Ворошилов, Калинин, так, значит, – и на них заготовляют дела?! Голова шла кругом от всего этого!

Алю тоже стали вызывать на допросы, и поначалу она была довольна своим следователем, неким Ивановым. Потом следователя сменили, и Аля ужасалась его тупости, но юмора не теряла, она рассказывала в камере, передразнивая его, как тот кричал ей: «Если ты мне не будешь говорить правду, я с тобой знаешь что сделаю? Я тебе сначала голову оторву, а потом руки, ноги выверну!» А Аля ему: «Но если вы мне сначала голову оторвете, то зачем потом стараться руки и ноги выворачивать? Я-то уже чувствовать не буду!..»