женских половых органов и матки не только женщины, но и коровы. Итогом великого множества исследований стала схема внутренних органов женщины, от шеи до гениталий, один из самых прекрасных рисунков, что я когда-либо создал, полное и необычайно подробное изображение того, что, вероятно, за историю человечества с тех пор, как Бог создал Еву, один лишь я смог увидеть и воспроизвести в такой полноте и точности деталей. Географическая карта для навигации в еще неизвестном мире женского тела, карта, подобная портулану моего деда Антонио или схемам из «Космографии» Птолемея.

Однажды мне удалось поработать над трупом беременной женщины, внутри которой еще находился ребенок, также умерший еще до рождения. Женщина скончалась несколькими часами ранее, но не во время родов, а от внезапной остановки сердца, и труп находился в идеальном состоянии. Она была рабыней, забеременевшей неизвестно от кого, а неизвестный мужчина, доставивший ее в больницу уже мертвой, тотчас сбежал. Тело не принадлежало никому, с ним можно было делать все что заблагорассудится. Снова та же история. История Катерины. И моя собственная. Рука со скальпелем дрожала от страха нарушить тайну, хранителем которой мог быть лишь сам Создатель. Я постарался зарисовать то, что увидел, ребенка, свернувшегося калачиком, будто осознанно подобрав под себя ручки и ножки, в этом узеньком водном мире, теперь сухом и вскрытом, как яйцо. Со всей возможной осторожностью, как если бы он был еще жив, я раздвинул три тонкие пленочки, похожие на прозрачные шелковые саваны, и достал ребенка. Застыв в неподвижности смерти, он по-прежнему подгибал под себя ручки, ножки с крохотными ступнями, как не успевший распуститься цветок. Таким же сжатым в комочек был в утробе Катерины и я. Раскрыть его у меня попросту не хватило духу. Именно тогда я и уверился, что душу в это существо, ушедшее в небытие, даже не успев осознать собственного существования, вселила душа его матери, сперва сложив внутри матки человеческое тело, а затем, в надлежащее время, пробудив и душу, прежде спавшую, словно находясь под незримой опекой. Обоими телами управляла одна душа, и все желания, все страхи и боли матери равно испытывало и дитя.

После ее смерти я пытался преследовать призрак матери, даже в несбыточной мечте о путешествии в те места, откуда она явилась; своими глазами увидеть, в самом ли деле высочайшая вершина Кавказа такова, как я изобразил в «Благовещении», подняться на плато, где она родилась, встретиться с ее народом, проверить, вправду ли я так невероятно похож на ее отца Якова, как она утверждала. Да, я бы поднялся туда, поговорил с тамошним народом, моими дальними родственниками, братьями, такими же высокими и белокурыми, как я сам, рассказал бы им о Катерине, а они спели бы о подвигах ее отца и предков; мы сидели бы у костра, пили вино и пели, глядя на незнакомые мне созвездия; я бы изучил мир, расширил границы человеческого познания… Даже сегодня, когда я вспоминаю об этом, меня охватывает дрожь от мысли, что на краткий миг я действительно рассматривал возможность бежать из этого больного, задыхающегося старого мира, от этой цивилизации, считающей себя выше всех прочих народов на свете, презрительно называя их варварами, но несущей в себе лишь животное безумие войны, насилие, деспотизм и омерзительную уверенность, что все в мире имеет целью деньги и выгоду и что даже саму свободу человеческого существа можно купить и обратить в рабство.

На дворе был 1498 год. В Милане мне наконец-то удалось создать большое произведение, первое в жизни большое произведение, возможно величайшее, «Тайную вечерю», но другое, колоссальный конный памятник Сфорца, погибло у меня на глазах. Я раньше других понял, что мое время в этом городе подходит к концу. Гроза, нависшая над Италией и Европой, вскоре затронет и тех знатных синьоров, у которых служил. Нужно было придумать способ бежать, тайно и чем скорее, тем лучше. Возможность представилась, когда мой господин, герцог Миланский Лудовико, прозванный Моро, Мавром, решил почтить визитом Геную, город, находившийся в то время под властью Милана. Вместе с ним отправилось множество высокопоставленных лиц, аристократов, камерариев и, главное, инженеров, которым поручено было проинспектировать крепости и оборонительную систему герцогства в целом ввиду неминуемого вторжения французов. В Генуе мы задержались на девять дней, с 17 по 26 марта, и я успел обойти весь город, осмотрев состояние стен и крепости Кастеллетто, а также порта, разрушенного недавним штормом. Остановился я не вместе с герцогом в палаццо Сан-Джорджо, а во францисканском монастыре Сан-Франческо-аль-Кастеллетто. С братией святого Франциска мы прекрасно ладили, поскольку предпочитали говорить прямо, не ходя вокруг да около. В своих путешествиях я всегда останавливался у них, а не на подозрительных постоялых дворах.

Как-то в монастыре ко мне подошел один из братьев, не похожий на прочих, и не только тем, что его больше занимали не богослужения, а изыскания и исследования. Телосложения он был крупного, выше меня, с рыжеватой бородой и шевелюрой, представился фра Якопо да Сарцана. Мне понравилась его открытость, и мы сразу подружились. Фра Якопо совершил то, о чем я всегда мечтал и чего так и не смог достичь: объездил почти весь Левант, а недавно вернулся из Константинополя, из монастыря Сан-Франческо в генуэзском квартале Галата, бывшего благодаря веротерпимости султана стратегическим пунктом связи и неофициальным дипломатическим каналом между турками и христианами. Я зачарованно слушал его рассказ. Фра Якопо видел, насколько тщательно я осматривал развалины порта и как немедленно начал проектировать новые сооружения, способные противостоять разрушительному действию моря. «Как раз то, что нужно и в Босфоре», – заметил он. Оказывается, султан Баязид хотел выстроить мост из Галаты в Константинополь, через узкую бухту Золотой Рог, достаточно высокий, чтобы позволить судам проходить под ним на всех парусах. Другой его мечтой было соединить Азию и Европу разводным мостом, который он мог бы опускать или поднимать по мере необходимости, чтобы перебрасывать свои бесчисленные армии из одной части империи в другую. Султан искал инженера, способного принять такой вызов, и поручил монахам тайно доставить весть о его пожеланиях в страну неверных, то есть христиан.

Фра Якопо рассказал мне также и о себе. Его мать была дочерью черкешенки и капитана по имени Термо, выдающегося мореплавателя, известного во всех портах Великого и Каспийского морей. Звавшаяся, как и моя мать, Катериной, она родилась в городе Матрега, затерянном где-то в окрестностях Таны, а затем вплоть до турецкого завоевания жила в Константинополе. Унаследовав от нее страсть к путешествиям и склонность к изучению языков, греческого