Я предпочту лучше блаженство сейчас, а мрак потом. Да и ты тоже, в сердце своем — разве не так? — что бы ты там ни говорила об отвращении к смертному одру. На мой взгляд, ваш христианский рай — весьма жалкое и унылое место.

— Маргарет может думать иначе.

— Мар... А Ирия? — Он задумался, подперев кулаком подбородок, сжав губы и тяжело вдыхая задымленный воздух. — Что ж, — сказал он наконец, — ежели она этого на самом деле хочет, быть по сему. Но как нам об этом узнать? И как узнать ей? Разве позволят ей вообразить, что есть нечто реальное и правильное вне стен этого унылого мна... монастыря? Я не позволю обманывать мою сестру, Ингеборг!

— Вы послали ее на берег, так как не желали, чтобы ее съели угри. Разве у вас теперь есть выбор?

— Неужели никакого?

Отчаяние всегда такого сильного Тауно пронзило и ее, словно лезвие ножа.

— Милый мой, милый... — Она прижала его к себе, но вместо слез в ней пробудилась старая рыбацкая практичность. — Есть среди людей нечто, отворяющее любые ворота. Кроме Небесных, — добавила она. — Деньги.

С его губ сорвалось слово на языке подводных жителей.

— Говори, — сказал он по-датски и стиснул ее руку шершавыми пальцами.

— Говоря проще: золото, — сказала Ингеборг, не пытаясь высвободить руку. — Или то, что можно обменять на золото, хотя лучше всего сам металл. Понимаешь, будь она богата, она могла бы жить, где пожелает; если денег достаточно — хоть при королевском дворце или в какой-нибудь чужой стране, побогаче Дании. У нее была бы земля, полные кладовые, она правила бы слугами, воинами. Смогла бы выбрать себе жениха... И тогда, если она решит все оставить и вернуться к монашкам, то уж выбор будет свободным.

— У моего отца было золото! Мы можем отыскать его среди руин!

— Сколько?

Они говорили долго. Морскому народу не приходило в голову высоко ценить то, что было для них всего лишь слишком мягким и непрактичным металлом, пусть даже красивым и нержавеющим.

Наконец Ингеборг покачала головой.

— Боюсь, слишком мало, — вздохнула она. — Просто для жизни достаточно, но тут другой случай. В руки монастыря Асмилды и собора в Виборге попало живое чудо, и оно привлечет отовсюду множество паломников. Церковь — ее законный опекун, и она не позволит девочке уйти в мирскую семью всего за несколько кубков и блюд.

— Сколько же тогда надо?

— Огромную сумму. Тысячи марок. Понимаешь, кого-то надо подкупить. Тех, кого не одолеть взяткой, придется завоевывать большими дарами для Церкви. А после всего у Маргарет должно остаться достаточно для жизни богатой молодой госпожи... Тысячи марок.

— Сколько это будет на вес? — нетерпеливо взревел Тауно, добавив ругательство на своем языке.

— Я... я... Да откуда мне знать, рыбацкой сироте, никогда не державшей в руках больше одной марки сразу? Полная лодка? Да, наверно, полной лодки хватит.

— Целая лодка! — Тауно откинулся на лежанку и уставился в потолок. — А у нас нет даже самой лодки.

Ингеборг печально улыбнулась и погладила пальцами его руку.

— Ни один мужчина не выигрывает каждую игру, —пробормотала она, - и не каждый водяной. Ты сделал то, что смог. Пусть твоя сестра проживет свой век, мучая свое тело, а потом душа ее пребудет в вечном блаженстве. Она будет помнить нас, когда ты станешь прахом, а я — гореть в аду.

Тауно потряс головой и прищурился.

— Нет... в ней течет та же кровь, что и во мне... и кровь эта не стремится к покою... Она застенчива и нежна, но рождена для свободы, для бескрайних морей всего мира... Если святость угаснет в ней от жизни среди старух с волосатыми подбородками, сможет ли она попасть на Небеса?

— Не знаю, не знаю.

— Хотя бы свобода выбора. И покупается она полной лодкой золота. Жизнь Ирии стоит всего пару жалких тонн.

— Тонн! Я просто не подумала... Конечно, гораздо меньше. Вполне достаточно будет пары сотен фунтов. — Тревога коснулась Ингеборг. — Думаешь, ты отыщешь так много?

— Гм-м... подожди. Подожди. Мне надо вспомнить... — Тауно резко сел. — Да! Знаю! — воскликнул он.

— Где? И как?

Он тут же начал строить, планы, полный ртутной живости, как все морские люди.

— Давным-давно на острове, к северу от этих вод, стоял город людей Аверорн, — начал он негромко, уставившись в тень. Голос его слегка дрожал. — Он был велик и обилен золотом. Богом его был спрут. Ему приносили пышные жертвы — сокровища, вовсе ему не нужные, но вместе с ними и коров, лошадей, девственниц и пойманных преступников: все это спрут съедал. Ему нужно было не так много — тушу кита время от времени, или корабль, чтобы сожрать моряков. А за столетия жрецы научились сигналами давать ему знать, какие из зашедших в гавань судов не нужны Аверорну... И вот спрут сделался вял и ленив и перестал показываться — целые поколения людей не видели его. Да в нем и не возникало больше нужды, потому что далеко вокруг стало известно, что нападение на Аверорн приносит несчастье. Постепенно сами островитяне начали сомневаться: не миф ли этот спрут, существует ли на самом деле? Тем временем на юге вознесся новый народ. Его торговцы отправились на север, и не только с товарами: у них были и новые боги, не требующие драгоценных жертв. Жителям Аверорна эти боги пришлись по нраву, и храм спрута был заброшен, огонь в нем погас, жрецы умерли, и никто не сменил их. Наконец король города повелел, чтобы люди прекратили выполнять древние обряды... Прошел год, и разъяренный от голода спрут поднялся со дна морского и потопил все корабли в гавани. Щупальца его протянулись к берегу, сокрушая башни и собирая богатую добычу. А затем накатили на берег огромные волны, поглотили остров, увлекли его на дно моря, и теперь о нем помнит лишь морской народ.

— Какая чудесная история! — Ингеборг хлопнула в ладоши, не подумав, видимо, о маленьких детях, утонувших вместе с городом. — Я так счастлива!

— Не такая уж она и чудесная, — возразил Тауно. — Мы помним Аверорн потому, что спрут до сих пор там таится. И собирает с нас обильную дань.

— Понимаю... Но у тебя, наверное, есть какая-то надежда, если