экипаж. Пришлось идти через унылую Маремму – семь миль пешком по грязной дороге, приведшей нас к древнему городу. Воздух был пропитан упоительным ароматом огромных фиалок удивительной красоты. Наконец, на пустынном горизонте обозначились величавые колоннады. Мы вошли через древние ворота, которые сейчас представляют собой всего лишь пролом в стене. Рядом глубоко ушли в землю остатки одной из гробниц, которые, по обычаю древних, возводились при дороге. От первого, самого маленького из храмов, уцелел внешний ряд колонн с архитравом и двумя расколотыми фронтонами. Пропорции его величавы, а архитектура чрезвычайно проста и лишена всяких украшений. Высота колонн кажется не более сорока футов, но это оттого, что их огромность умеряется их безупречными пропорциями; видимо, именно неровность и неправильность форм заставляют нас воспринимать величину. Между колоннами этого храма видно с одной стороны море, куда спускается пологий холм, на котором он выстроен, с другой – величавый амфитеатр высочайших из Апеннинских гор, темно-лиловых, увенчанных снегами, а в ту пору – перечеркнутых длинными полосами мрачных свинцовых туч. Эти зубчатые горы и, с другой стороны, ровная линия морского горизонта, видная между группами огромных колонн, представляют несказанно величественное зрелище. Второй храм гораздо больше и лучше сохранился. Кроме внешней колоннады здесь есть еще внутренняя, двухъярусная, а также развалины стены, которой было ограждено святилище. Не считая мелких различий отделки, архитектура его та же, что и в первом храме. Все колонны покрыты каннелюрами и сделаны из пористой вулканической породы, которую время окрасило в красивый желтый цвет. Колонны второго храма на одну треть больше и тоже утончаются от основания к капители; если б не их безупречные пропорции, они казались бы глазу бóльшими, нежели на самом деле; хотя, пожалуй, правильнее будет говорить не о том, что эта симметрия скрывает от нас их размеры, а о том, что она отодвигает на второй план восприятие размеров, устанавливая собственные внутренние соотношения, которые разрушают наше представление о соотношении ее с другими предметами, – а именно от этого и зависят наши понятия о размерах. Третий храм представляет собой так называемую базилику; от внутренней колоннады остались всего три колонны, внешняя сохранилась отлично, не считая того, что карнизы и фриз во многих местах обвалились. Этот храм занимает бóльшую площадь, чем другие, но по величине колонны его меньше, чем у второго, и больше, чем у первого.

Мы созерцали эти великолепные памятники каких-нибудь два часа и, разумеется, унесли с собой лишь очень смутную память о них, точно какой-то полузабытый сон.

Королевское собрание картин здесь довольно жалкое. Наиболее примечательным является, пожалуй, этюд Микеланджело для фресок Страшного Суда, которыми расписана Сикстинская капелла в Ватикане. Там они так сильно попорчены, что совершенно неразличимы. Мне кажется, что гениальность этого художника сильно преувеличивают. Он не только лишен сдержанности, скромности и ощущения границ, которые должно себе ставить искусство (этим грешат порой и величайшие гении), но он лишен также и чувства красоты, а значит – самой сути того, что составляет творческую силу. Нельзя изобразить ужасное без контраста и без связи с прекрасным. Как хорошо знал этот секрет Данте, с которым так дерзко сравнивают этого художника! Что за урод его Моисей, до чего лишен и естественности, и величия, – почти так же отвратителен, как его исторический прототип. На описываемой мною картине Бог склоняется с Небес, словно радуясь последнему акту трагедии, которую он поставил на сцене Вселенной. Под ним – святой дух в виде голубя. Еще ниже стоит Иисус Христос, словно произнося речь перед собравшимися. Эта фигура, которая, согласно сюжету, – вернее, той трактовке сюжета, какой ему следовало держаться, – должна быть исполнена спокойного и сурового величия, вместо этого выражает всем своим видом обыкновенное злорадство. По одну сторону от него стоят Избранные, по другую – небесное воинство; им следовало бы, как говорят христиане, преобразиться, т. е. парить в воздухе, сияя вечным светом, испепелившим их смертную оболочку (я говорю с точки зрения их веры). Здесь – это совершенно обычные люди. Внизу помещено, как я полагаю, чистилище; одни из душ увлекаемы демонами; другие падают вниз как бы под действием собственной тяжести, третьи парят в позе, напоминающей гроб Магомета, какую, видимо, готовится принять большинство умеренных христиан. Чем ближе к аду, тем более мощно проявляется дарование художника. Изображая погибшие души, он обнаруживает большую силу воображения. Ад и Смерть – вот его родная стихия. Внизу картины – большая скала с пещерой; у входа толпятся черти; одни тащат туда души грешных, другие выходят на добычу. Позади их черных фигур горит кровавым огнем адская бездна. По одну сторону уродливые черти расправляются с грешниками, уже осужденными спасителем; те задыхаются, стиснутые кольцами змей, или корчатся на скале, подвергаемые различным пыткам. По другую сторону – страшные мертвецы, выходящие из могил. Таков прославленный «Страшный Суд» Микеланджело – своего рода «Тит Андроник»452 в живописи – однако автор никак не может равняться с Шекспиром. Из других картин назову одну или две картины кисти Рафаэля или его учеников – они полны прелести. «Даная» Тициана453 – нежные и сладострастные формы, томные глаза, возведенные кверху, теплое, но инертное тело. «Магдалина» Гвидо – темноволосая, темноглазая, с нежным и печальным взглядом. Несколько отлично исполненных картин Аннибале Каррачи454. Остальные не стоят того, чтобы на них снова оглянуться. – О скульптурах писать не могу; для этого нужен был бы целый том, а не письмо. – А в Риме, тем более, что смогу я сделать?

Только что просмотрел сентябрьский номер «Куотерли». Полагаю, что Вам в настоящее время не удастся создать свой журнал. Очень жаль.

«Куотерли», бесспорно, издается весьма талантливыми людьми, и это дает противникам нового огромный перевес. Если бы и стойкие друзья реформы, решительные и вместе разумные атеисты, были объединены в столь же тесный и прочный союз, каким является эта литературная коалиция, сплоченная фанатизмом и своекорыстием.

Прощайте – следующее письмо адресуйте в Рим – откуда я скоро напишу Вам еще. – Мэри и Клер присоединяют свой привет к моему.

Преданный Вам

П. Б. Ш.

Со мной здесь повозился доктор, и, как мне кажется, с немалой пользой. В числе прочих приятных средств он прикладывал мне к боку каустик. Можете себе представить, каким покоем я наслаждался.

Нам важно знать, где ящики, оставленные нами в Лондоне. Не будете ли Вы любезны навести нужные справки? Если они не у Хантов, их, быть может, еще удастся разыскать.

Томасу Лаву Пикоку

Рим, 6 апреля 1819

Вчера я отправил Вам пространное письмо о римских древностях, которое Вам