поставить – а если театр ее отвергнет469, то издать уже в наступающем сезоне. Иначе сюжетом может воспользоваться кто-нибудь другой; сейчас он существует только в рукописи, но уже становится известен здешним англичанам. Перевод, который я Вам посылаю, надо напечатать вместе с пьесой, а также портрет Беатриче. У меня имеется копия ее портрета470 кисти Гвидо, находящегося сейчас в Риме, в Палаццо Колонна; это самое прелестное создание, какое можно вообразить.

Разумеется, Вы никому не должны показывать рукопись; а мне напишите с обратной почтой – к тому времени пьеса будет готова для отправки.

Мэри очень нужны вещи, о которых я писал, – надеюсь, судьба была настолько милостива, что посылку, во-первых, не заслали в Неаполь, а во-вторых, действительно отправили в Ливорно; если какая-либо случайность задержала ее до сих пор, Вы окажете мне большую услугу, постаравшись послать ее нам как можно скорее – в Ливорно.

Надеюсь скоро написать снова и не только о себе. Что касается Оллиера, я не знаю, что он издал и что получил. «Прометей» хотя и готов, но я его не пошлю, пока не получу более точных сведений.

Преданный Вам

П. Б. Ш.

Кажется, у Вас еще осталось 2 или 3 фунта на почтовые расходы по деловым письмам. Если нет, я пришлю.

Томасу Лаву Пикоку

Ливорно, 24 августа 1819

Дорогой Пикок!

Прежде всего должен сказать, что еще не получил одного из Ваших писем, адресованных в Неаполь, – в Италии это нелегко; но Ваше последнее письмо сообщает мне о Вас все, что я желал услышать.

Мое время проходит так: я просыпаюсь обычно в 7 часов, читаю в течение получаса, затем встаю и завтракаю. После завтрака подымаюсь в свою башню и читаю или пишу до двух. Затем мы обедаем – после обеда я читаю Данте вместе с Мэри, немного болтаю, ем виноград и фиги, изредка гуляю, а в половине шестого иду к миссис Гисборн, которая занимается со мной испанским, почти до семи. Потом мы заходим за Мэри и гуляем до ужина. Миссис Гисборн – довольно приятная и весьма образованная дама, δημοκρατικη и αθεη471, а насколько она φιλανθρωπη472 – не знаю, ибо она не отличается восторженностью, совсем наоборот. Ее муж – маленький человек с тонкими губами, скошенным подбородком и огромным носом – удивительно нудное создание. Его нос порой имеет в себе нечто от Слокенберга473. Он поражает воображение – это тот нос, который все звуки «г», издаваемые его обладателем, превращает в «к». Однажды увиденный, он никогда не забывается, и, чтобы простить его, требуется все наше христианское милосердие. У меня, как Вы знаете, нос маленький и вздернутый; у Хогга – большой, крючковатый, но сложите их вместе, возведите в квадрат, в куб – и Вы получите лишь слабое представление о носе, о котором идет речь.

Я всей душой хотел бы жить вблизи Лондона. Ричмонд – это чересчур далеко, а все ближайшие места на Темзе не годятся для меня из-за сырости, не говоря о том, что не слишком мне нравятся. Я склоняюсь к Хэмпстеду, но, может быть, решусь на нечто более подходящее. Что такое горы, деревья, луга или даже вечно прекрасное небо и закаты Хэмпстеда по сравнению с друзьями? Радость общения с людьми в той или иной форме – это альфа и омега существования.

Все, что я вижу в Италии, – а из окна моей башни мне видны великолепные вершины Апеннин, полукругом замыкающие долину, – все это улетучивается из моей памяти, как дым, стоит вспомнить какой-нибудь знакомый вид, сам по себе незначительный, но озаренный волшебным светом старых воспоминаний. Как дорого становится нам все, чем мы в прошлом пренебрегали! Призраки прежних привязанностей являются нам в отместку за то, что мы отвернулись от них, предоставив забвению.

Вы не пишете, видитесь ли Вы с семьей Бойнвил: не попали они и в список conviti474 на ежемесячный симпозиум475. Я буду присутствовать на нем мысленно.

Одно мне любопытно – и если письма из Неаполя до меня не дойдут, скажите мне, – что именно Вы делаете в Индиа-хаус? Хант пишет, что Вам дали там должность, Хогг – что должность эта почетна, Годвин пишет Мэри, что Вы получаете столько-то, – но ни слова о том, что Вы там делаете. Черт бы побрал эти общие выражения; мало того, что они изгнали из мира всю поэзию, теперь они ополчились и на собственных союзников, точнее, родителей – на сухие факты. Не будь наш век веком общих мест, кто-нибудь наверняка сообщил бы мне, что Вы делаете.

В последние три недели мне гораздо лучше – работа над «Ченчи», которую я окончил за два месяца, сводила на нет действие всех лекарств от нервов и поддерживала боль в боку, как хворост питает костер. С тех пор мне стало лучше. Я слишком мало гуляю. Клер, которая меня иной раз сопровождает, не всегда одевается достаточно быстро. У меня нет стимула для прогулок. Теперь я иногда хожу в город по делам, и это мне полезно.

Судя по некоторым парижским газетам, положение в Англии очень тревожное. Подозреваю, что они несколько преувеличивают, но, когда я слышу, что там поговаривают о платежах золотом и даже принимают к этому меры, признавая, что амортизационный капитал – это просто мошенничество и т. п., – я уже не удивляюсь. Но надо, чтобы перемены шли сверху, иначе после вспышки анархии нас ожидает деспотия. Я жду и трепещу. Вы-то в безопасности в Вашей Ост-Индской компании. Никакие перемены не могут Вас коснуться.

Читаю Кальдерона476 по-испански. Этот Кальдерон – своего рода Шекспир, и я подумываю, за неимением лучшего, перевести кое-что из его пьес, а также из греческих. Но голова моя вообще полна самых разнообразных планов.

«Экзаминер» получаю. Хант в качестве политического публициста нравится мне все больше. – Прощайте. Мэри и Клер шлют лучшие пожелания.

Ваш самый верный друг

П. Б. Шелли

[P. S.] Пожалуйста, пришлите мне несколько книг, а Клер будет очень благодарна, если пришлете ей ноты.

Чарлзу Оллиеру

Ливорно, 6 сентября 1819

Дорогой сэр!

Вашу посылку с портретом Ханта я получил недели две назад, а письма за № 1, 2 и 3 – вчера; но № 4 я не получал, оно, вероятно, затерялось вследствие крайней небрежности итальянской почты.

Неблагоприятные вести о моих поэтических опытах достаточно объясняют Ваше молчание, но, по правде сказать, я пишу более для себя, чем для читателей. Поскольку посылка будет идти, может быть, еще год, я прошу,