– Мне кажется, что я наконец дома. – Он посмотрел наружу, на серую пелену воды, струившуюся с крыши хаси. – Удивительно, что когда-то я терпеть не мог звук дождя. В Кели постоянно идет дождь, и никто его не любит. Некоторые так просто ненавидят. Я думаю, это лучший звук на свете.

– Ты говоришь как джаи. Если возьмешь в руки свой крюконож, я почти поверю, что ты один из нас.

Рафель покачал головой, ухмыляясь:

– Пашо сохраняют нейтралитет.

Старик насмешливо хмыкнул. Потянулся к бутылке с мезом.

– Тогда выпей со мной, пашо.

Рафель поднялся на ноги.

– На этот раз я налью тебе. Мне следовало бы сделать это еще в день приезда.

– И нарушить кваран? Еще чего.

Рафель забрал у деда бутыль, поставил на землю глиняные чашки.

– Ты прав. Мы должны следовать старыми путями. Именно это отличает нас от кели. Мы верны своей истории.

Длинные рукава одеяния пашо задели чашки, когда он разливал мез.

– Не пролей, – отругал его дед.

Рафель улыбнулся. Подоткнул рукава.

– Я еще не привык к своей одежде.

Он разлил прозрачную, искрящуюся жидкость по чашкам. Аккуратно закупорил бутыль и передал чашку деду.

Они подняли чашки к небу, выплеснули несколько капель предкам и вместе выпили. Мгновение спустя чашка выпала из бессильной руки Гавара и разбилась. Глиняные осколки разлетелись по утоптанной грязи. Челюсти старика сжались. Воздух со свистом проталкивался сквозь стиснутые зубы.

– Мез? – выдохнул он.

Рафель виновато опустил голову и сложил ладони в прощальном жесте.

– Неочищенный. Обычная смерть для джаи. Ты был прав, дед. Война бесконечна. Ты научил этому пашо. Они не забыли. Ты до сих пор преследуешь их в кошмарах.

Поморщившись, старик выдавил сквозь зубы:

– Пашо заодно с кели?

Рафель виновато пожал плечами:

– Знание нужно защищать, дед…

Он умолк: тело старика содрогнулось. Слюна вылетела из уголка рта. Наклонившись, Рафель вытер ее рукавом своих белых одежд.

– Прости, дед. Кели слишком мягкие, чтобы противостоять нашествию джаи. Ты бы вырезал их, как коз, и обратил бы в прах все труды пашо: библиотеки Кели, его больницы и фабрики. Мы, пашо, не можем допустить открытой войны. Мез казался лучшим вариантом.

Потрясенные глаза старика широко раскрылись. Он крякнул, пытаясь что-то сказать. Очередная судорога сотрясла его тело, и Рафель взял деда за руку и придвинулся ближе, чтобы расслышать шепот:

– Ты предал нас.

Рафель покачал головой:

– Нет, дед, только тебя. Знание принадлежит джаи по праву, как и кели. Твое проклятое нашествие оставило бы нашим детям только пепел. Теперь вместо войны я научу наш народ прокладывать каналы и сажать растения, которые переживут самые жаркие дни засухи. Мы будем процветать. Не бойся, дед, я по-прежнему джаи, что бы ты ни думал о моих татуировках пашо. Твой крюконож затупился, но мой все еще остер.

Тело Старого Гавара замерло. Голова свесилась на грудь. Рафель вытер предсмертную пену с губ деда, последнее свидетельство его гибели. Снаружи ровно шумела вода, смягчая воздух, наполняя иссохшую землю живительной влагой сезона дождей.

Калорийщик[92]

Нет мамочки и папочки у маленького ублюдка! Деньги? Дай монетку!

Уличный мальчишка сделал колесо, потом сальто, и вокруг его обнаженного тела заклубилась желтая пыль с тротуара.

Лалджи остановился и уставился на грязного светловолосого попрошайку, который приземлился прямо перед ним. Его внимание, похоже, подогрело бродяжку, тот сделал еще одно сальто, улыбнулся, продолжая сидеть на корточках, и на его потной чумазой физиономии появилось хитрое и одновременно нетерпеливое выражение.

– Деньги? Дай денег!

Городская жизнь замерла под гнетом полуденной жары. Несколько фермеров в хлопковых комбинезонах вели мулов в направлении полей. Дома из древесины марки «всепогодная» стояли, прислонившись к своим соседям, точно нагрузившиеся под завязку пьяницы, пропитанные дождем и потрескавшиеся от солнца, но в соответствии с обещаниями строившей их компании вполне надежные. В дальнем конце узкой улицы начинались роскошные зеленые заросли сои-про и хайгро, которые, тихонько покачиваясь и шурша на ветру, тянулись к голубому горизонту. Эта деревенька почти ничем не отличалась от тех, что Лалджи видел, путешествуя вверх по реке, – еще один фермерский анклав, отдающий свою интеллектуальную собственность и отправляющий калории в Новый Орлеан.

Мальчишка, заискивающе улыбаясь и кивая головой, точно змея, готовящаяся нанести удар, подполз поближе.

– Деньги? Монетки?

Лалджи сунул руки в карманы на случай, если у мальчишки поблизости болтаются дружки, и смерил его взглядом:

– А с какой стати я должен давать тебе деньги?

Мальчишка приостановился и поднял голову. Затем открыл рот и тут же его захлопнул, решив вернуться к первоначальному, более привычному сценарию:

– Нет мамочки? Нет папочки? – Однако сейчас его слова прозвучали как вопрос, словно он и сам не был уверен в этом.

Лалджи с отвращением поморщился и собрался было пнуть мальчишку ногой, но тот отскочил в сторону и упал на спину, стараясь увернуться, что на короткое мгновение порадовало Лалджи. По крайней мере, попрошайка оказался достаточно резвым. Он повернулся и снова зашагал по улице, а у него за спиной слышались жалобные вопли:

– Не-е-е-ет мамочки! Не-е-е-е-ет папочки!

Лалджи раздраженно тряхнул головой. Мальчишка завывал, выпрашивая деньги, но преследовать его не стал. Значит, он не настоящий нищий. Обычный бродяга – скорее всего, случайное творение людей, приехавших в деревню и проявивших особое расположение к светловолосым уличным мальчишкам. Ученые и рабочие «Агрогена» и «Мидвест гроуэрс груп» с готовностью демонстрируют сострадание к жителям деревни, расположенной в самом сердце империи.

Сквозь щель между покосившимися хижинами Лалджи увидел роскошную зелень сои-про и хайгро. Одного взгляда на поля калорий хватило, чтобы в голове у него возникли будоражащие воображение картинки загружающихся барж, которые затем отправятся сквозь шлюзы в Сент-Луис или Новый Орлеан, а оттуда в ненасытные утробы мегадонтов. Это было невозможно – зрелище изумрудных полей убедительно говорило о том, что ни один ребенок не может здесь попрошайничать с достаточной достоверностью. Только не там, где повсюду сои-про. Лалджи снова с возмущением покачал головой и зашагал по узкой тропке между двумя домами.

В темном переулке витал едкий запах «всепогодной» древесины. Парочка чеширов, прятавшихся в тенях, сорвалась с места и исчезла в лучах яркого солнца. Примерно там же находилась кинетическая лавка, которая прислонилась к своим потрепанным жизнью соседям, заполняя переулок вонью навоза и пота животных, смешивавшихся с запахом древесины. Лалджи приблизился к двери из планок и толкнул ее внутрь.

Лучи солнца золотыми стрелами пронизывали мрак, сладковато пропахший навозом. Два нарисованных от руки плаката, висевших на стене, частично оторвались, но оставались вполне читаемыми. Первый