– Силы горние! – воскликнул он по-альгарвейски, окинув министра взглядом. – Тощий ты старый ублюдок!

– Премного благодарю за комплимент, господин Ансовальд, – отозвался Хадджадж на том же языке. – Рад видеть вас снова, ваше превосходительство.

Необходимость обращаться к бывшему – и, возможно, будущему – послу Ункерланта в Зувейзе на языке его врагов тешила его чувство иронии, и без того чувствительное. Однако альгарвейский был единственным общим наречием для двоих дипломатов: сам Хадджадж владел ункерлантским скверно, а его коллега ни слова не знал по-зувейзински.

Если Ансовальд и обратил внимание на эту насмешку судьбы, то виду не подал.

– Ну, входите, – бросил он, отступая в сторону. – Если желаете натянуть на свой обугленный костяк что-нибудь, вам приготовили камзол.

Такова была обычная практика в среде зувейзинских дипломатов. Хадджадж давно примирился с тем, что ему приходится облачаться в долгополый кафтан при встрече с послами Ункерланта и Фортвега, в рубашку и килт – рядом с посланцами альгарвейских держав, в штаны и блузу – общаясь с каунианами, и во что-нибудь – когда ему доводилось иметь дело с послами Куусамо и Дьёндьёша, где манера одеваться не носила политического характера. Примирился, но не полюбил.

– Нет, благодарю, – ответил он, покачав головой. – Это неофициальная встреча, так что я могу быть одет как мне угодно. Или раздет.

Он подумывал о том, чтобы явиться на встречу хотя бы в рубашке, подумывал – и отказался от этой идеи. Никто не привлек бы столько косых взглядов, как одетый зувейзин на улицах Джурдхана, – ну разве что голый ункерлантец посреди Котбуса. Кроме того, министр надеялся, что его нагота смутит Ансовальда.

Если его надежды и оправдались, ункерлантский дипломат никак этого не показал.

– Тогда заходите, – бросил он, – говорю вам. Я бы предпочел видеть на вашем месте женщину, да помоложе, но вряд ли царь Шазли со мной согласится.

– Прямо сказать – нет.

Хадджадж шагнул через порог. Ансовальд захлопнул дверь за его спиной и задвинул засов. Со стороны дипломата из любой иной страны его слова показались бы чудовищно грубыми, но для ункерлантца и это было неслыханным достижением: Хадджадж не мог припомнить, чтобы того прежде хоть в малой степени интересовало мнение царя Шазли.

Комната была обставлена на зувейзинский манер: на полу лежал ковер, а вокруг валялись большие и маленькие подушки, из которых каждый гость складывал себе сиденье по своему вкусу. Именно этим, не теряя времени, Хадджадж и занялся. Ансовальд неуклюже последовал его примеру. Вина, чаю и печенья, как сделал бы любой зувейзин, он гостю не предложил, а – вновь на ункерлантский лад – сразу перешел к делу.

– В один день мы о мире не договоримся.

– Я и не ожидал этого, – ответил Хадджадж.

– И проклятые альгарвейцы по вашему слову не разойдутся по домам, – пророкотал Ансовальд. – Да, вы с рыжиками в одной постели спите, но я-то знаю, кто из вас хвост, а кто – собака.

Хадджадж понял, что имелось в виду, хотя метафора получилась разнородная.

– Если бы Ункерлант не подверг насилию нашу державу, мы бы, полагаю, оставались нейтральны и сейчас, вместо того чтобы вступить в союз с королем Мезенцио.

– Да-да, – ухмыльнулся Ансовальд. – Шутки шутим? Затеяли бы ногами пинать упавших, как это у вас в обычае.

Зерно правды в его словах было, и не одно. Но между правдой и дипломатичностью имелась определенная разница – порою весьма значительная.

– Полагаете, что лишний враг пошел на пользу вашей державе? – полюбопытствовал Хадджадж.

– Назовите цену. – О да, Ансовальд был ункерлантцем до мозга костей: ни тонкости, ни изящества, ни стиля. Общество маркиза Балястро, альгарвейского посла в Бише, Хадджаджу казалось значительно более приятным.

С другой стороны, культурные, утонченные альгарвейцы первыми начали резать кауниан ради сомнительного преимущества в бою. Судя по всем донесениям, конунг Свеммель последовал их примеру, не моргнув глазом… но альгарвейцы оказались первыми. Забыть о этом Хадджадж не мог, как ни пытался.

– Ваше превосходительство, Ункерлант вступил в войну с Зувейзою, поскольку условия Блуденцкого договора перестали устраивать вашего монарха, – заметил он.

– Блуденцкий договор подписывал Киот-предатель, – рыкнул Ансовальд.

Это была чистая правда: как и Фортвег, Зувейза воспользовалась царившей в Ункерланте к исходу Шестилетней войны смутой, чтобы добиться независимости.

– Но конунг Свеммель придерживался его условий в последующие годы, что принесло ему неплохие результаты, – промолвил Хадджадж. – А когда он решил нарушить договор и вторгся в нашу страну, результаты оказались не блестящими. Разве не эффективней было бы следовать путем, уже доказавшим свою действенность?.

Свеммель, а за ним и его подданные бесконечно твердили об эффективности, но разговоры давались им легче действий.

Мясистая физиономия Ансовальда была словно создана для мрачных гримас. Именно такую посол и скорчил.

– Теперь вы, ворюги чернозадые, отхватили даже больше земли, чем отписано вам по Блуденцкому договору, и прекрасно это знаете!

Хадджадж шумно выдохнул.

– Да, и случилось это оттого, что вы, бледнолицые воры, захватили себе слишком много от того, что честно отдали по договору. Вернитесь к довоенной границе, подпишите гарантии нерушимости этой границы, и я, возможно, уговорю царя Шазли удовольствоваться этим.

С тех пор, как боевые чары начали поддерживать массовыми жертвоприношениями, министр иностранных дел Зувейзы искал способа отвертеться от мировой войны. Нынешняя попытка казалась ему многообещающей, учитывая, что о встрече запросил Ункерлант.

Но Ансовальд перечеркнул его надежды, заявив высокомерно:

– Конунг Свеммель готов вернуться к тем границам, что выторговали вы у него в Котбусе, но ни на шаг дальше.

– Я согласился на эти границы лишь оттого, что Ункерлант вторгся в наши пределы, – возмущенно воскликнул Хадджадж, – в то время, как моя держава выступала против него в одиночестве. Сейчас обстоятельства изменились, и конунгу Свеммелю лучше бы признать это.

– Он и признает, – ответил Ансовальд. – Предлагая вам даже такую малость, он признает – неофициально, понятное дело, – право Зувейзы на существование. Это больше, чем вы смогли добиться от него прежде. Берите и будьте благодарны.

Хуже всего было то, что определенная логика в его словах имелась. Определенная.

– Этому не бывать! – сурово промолвил Хадджадж. – Зувейза согласилась на эти границы, будучи разбитой в бою. Но сейчас мы не разбиты, как вы сами подметили. И если конунг Свеммель не признавал нашей независимости – отчего же вы столько лет прослужили послом в Бише?

– Конунг вел с вами дела. Вы, зувейзины, так или иначе никуда не денетесь, – признал Ансовальд с такой неохотой, словно у него выдергивали по зубу за каждое слова. – Но быть – одно дело, а быть суверенной державой – совсем другое.