Русское офицерство в основе своей было очень демократично. Обычаи, установившиеся в нашей армии, часто расходились с уставами, изданными под сильным немецким влиянием. Обычай не только смягчал их, но заставлял в дальнейшей переработке принимать дух нашей армии. Не упоминая уже о казаках, в укладе жизни которых демократический дух был особенно силен, но даже в регулярной армии для некоторых вопросов было узаконено выборное начало; оно существовало в артельном хозяйстве рот, эскадронов, батарей — для солдат, для вопросов чести (суды чести) — для офицеров.

К концу 1915 г. наше кадровое офицерство было в значительной мере перебито. На смену пришел новый тип офицера — офицер военного времени. Если и раньше состав нашего офицерства был демократичен, то теперь новое офицерство было таким в еще большей степени. Это был офицер из народа. Зимой 1915–1916 гг., когда мы восстанавливали нашу армию после катастрофы в лето 1915 г., пришлось обратить особое внимание на пополнение офицерских рядов. Ввиду того, что с тыла присылались прапорщики, очень мало подготовленные, мною в качестве начальника Штаба VII армии была принята следующая мера. Все прибывавшие из тыла прапорщики должны были проходить шестинедельный курс особой тактической школы, учрежденной мною в ближайшем тылу. Согласно данным сохранившихся у меня отчетов о работе этой школы, 80% обучавшихся прапорщиков происходили из крестьян и только 4% из дворян.

С этим «прапорщиком военного времени» и были одержаны победы в Галиции летом 1916 г. Потоками самоотверженно пролитой крови прочно спаялось это новое офицерство с остатками кадровых офицеров. Эта прочная спайка облегчалась причинами социально-психологического характера. К началу 1916 г. создалось такое положение. Первоначальное воодушевление прошло. Впереди виднелись только большие испытания. Все малопатриотичное устраивалось и пристраивалось на тыловые и нестроевые должности. Как мы говорили уже выше, для нашей интеллигенции «амбюскирование» являлось делом очень легким. Но вся патриотически настроенная интеллигентная молодежь шла в армию и пополняла ряды нашего поредевшего офицерства. Происходил своего рода социальный отбор. Армия качественно очень выигрывала. Этим и объясняется, почему наскоро испеченные прапорщики так скоро сливались со старыми боевыми офицерами в одно духовное целое.

Вот каково было офицерство в ту минуту, когда произошла революция. Гонения, которым начал систематически подвергаться командный состав со стороны Гучкова и в особенности Керенского, толкали офицерство на путь оппозиции к Временному правительству.

Глухой протест, накапливавшийся в офицерской среде, должен был в конце концов разразиться. Раньше-позже, по тем или другим ближайшим причинам, но он был неминуем, и тем в большей степени, что это не был протест офицеров-профессионалов, выступающих на защиту каких-либо профессиональных или классовых интересов; это был протест патриотов. Близорукость Керенского и его ближайших сотрудников и сказалась в том, что они, оставаясь в партийных наглазниках, не поняли этого, и вместо того, чтобы суметь использовать эту силу, они повернули ее против себя. В свое время они осуждали за подобную линию поведения против них царское правительство. Теперь, оказавшись сами у власти, они буквально повторили ту же ошибку по отношению к другим.

Как выразился впервые этот протест в Корниловском выступлении — хорошо всем известно. В Петрограде ожидалось выступление большевиков. Керенский согласился с Корниловым, что к Петрограду будут подведены верные войска, при посредстве которых будет поддержан порядок. Вместе с тем нужно было положить конец пленению правительства Петроградским гарнизоном, выговорившим себе условие не идти на позиции под предлогом «защиты революции» и фактически державшим в плену правительство Керенского. В последнюю минуту Керенский испугался и, придравшись к переговорам с Корниловым, веденным через Львова, об упрочении власти, он послал Корнилову телеграмму, отрешающую его от Верховного командования. Корнилов отказался повиноваться и призвал войска к восстанию против Временного правительства. Керенский, в свою очередь, послал во все войсковые комитеты телеграмму, объявлявшую Корнилова изменником.

За Корнилова стояла небольшая группа горячо любящих Родину офицеров, которые могли представлять собой только очень маленькую силу в Ставке; остальные сочувствующие ему были разбросаны в войсках, в полной зависимости от солдатской массы.

Эта же масса вся была, определенно, против Корнилова. На Румынском фронте мы получили телеграмму Корнилова, призывающую к восстанию против Временного правительства, около полуночи; через час передана была телеграмма Керенского, объявляющая Корнилова изменником. На следующий день, около полудня, от всех комитетов всех армий были посланы Временному правительству телеграммы, требующие предания Корнилова военно-революционному суду как изменника. В тот же день вечером Главнокомандующий Юго-западным фронтом генерал Деникин, его начальник Штаба и старшие генералы, а также командующие всех армий этого фронта и их начальники штабов были арестованы солдатами. На позициях началось избиение лучших офицеров под предлогом, что они «корниловцы».

Выступление Корнилова было более чем преждевременным. Оно губило соль Русской армии и русской интеллигенции. Чтобы спасти положение вещей, генерал Алексеев вынужден был выступить против генерала Корнилова. Нужно отдать справедливость генералу Алексееву: в этом своем шаге он показал, что он спасение России ставит выше, чем политические и личные симпатии. Своим государственным умом он понимал, что как это ни было тяжело, но Корнилов должен был подчиниться Керенскому. Алексеев вызвал по аппарату Корнилова и уговорил его не идти на дальнейшее сопротивление. Михаилу Васильевичу Алексееву, этому кристаллически честному человеку, пришлось выслушать от горячившегося Корнилова даже такие слова: «Вы идете по линии, разграничивающей порядочного человека от непорядочного…»

После сдачи Корнилова Верховным главнокомандующим сделался сам Керенский. Развал армии пошел уже полным ходом. Прежние войсковые комитеты казались солдатам слишком «правыми». Везде начали самочинно возникать «революционные трибуналы», переименовавшиеся вскоре затем в военно-революционные комитеты, в состав которых вошли по преимуществу лица крайне левого направления и в еще большей мере авантюристы, собиравшиеся половить в замутившейся воде рыбку и сделать революционную карьеру.

После Корниловского выступления разрыв между офицерским составом и солдатской массой происходит уже полный и окончательный. Эта масса видит в офицерах не только контрреволюционеров, но и главную помеху к немедленному прекращению войны. Большевики и немцы энергично эксплуатируют создавшееся положение. «Настроение войск фронта, — доносит в своей сводке комиссар Западного фронта Жданов, — ухудшается в связи с пораженческой агитацией, вливающейся в войска путем печати и проповеди большевизма; распространяются газеты: “Буревестник”, “Товарищ”, немецкая газета “Русский Вестник”…»

Для того чтобы судить о настроениях в армии к моменту большевистского переворота, мы отсылаем читателя к приведенной в приложении[178] сводке донесений военно-политического отдела Ставки.