Имеппо в это время система превратилась в автократию под руководством Сталина, стремившуюся к полному контролю пад жизпью и мыслями своих •'Реальный социализм-

413

граждан, чтобы само их существование было максимально подчинено достижению целей, определявшихся верховной властью. Конечно, не это представляли себе Маркс и Энгельс и не к этому стремился Второй (марксистский) интернационал и большинство его партий. Так, Карл Либкнехт, совместно с Розой Люксембург возглавивший германских коммунистов и убитый вместе с ней в 1919 году реакционными офицерами, даже не называл себя марксистом, хотя был сыном основателя немецкой социал-демократической партии. Австрийские марксисты, оставаясь приверженцами учения Маркса, не скрывали того, что идут своим собственным путем, и даже когда кто-либо из их соратников официально признавался еретиком, он не переставал считаться законным социал-демократом. Например, Эдуард Бернштейн, заклейменный за «ревизионизм», продолжал свою деятельность в качестве официального издателя работ Маркса и Энгельса. Мысль о том, что социалистическое государство должно заставлять всех граждан думать одинаково, не говоря уже о том, чтобы наделять своих лидеров непогрешимостью Папы Римского (нельзя было даже помыслить, что эту должность может занимать любой другой человек), до 1917 года не приходила в голову никому из социалистических лидеров. Можпо сказать, что социализм по Марксу для его приверженцев являлся страстным личным убеждением, системой надежды и веры, имевшей некоторые признаки светской религии (однако не в большей степени, чем у иных воинствующих идеологий). Возможно, более существенно то, что, воплотившись в массовое движение, гибкая теория неминуемо превращается в лучшем случае в катехизис, а в худшем—в символ самобытности и преданности, как флаг, которому надо отдавать честь. Отличительной чертой подобных массовых движений, как давно заметили социалисты Центральной Европы, является поклонение вождю и даже создание его культа, хотя склонность к спорам и соперничеству среди партий левого толка, как правило, препятствовала развитию культа лидера. Советский режим, возведя на Красной площади мавзолей Ленина (что не имело ничего общего с русской революционной традицией), где мумию великого вождя всегда можно было видеть и поклоняться ей, явно пытался использовать веру отсталого населения в христианских святых и их мощи. Можпо также утверждать, что в большевистской партии, созданной Лениным, ортодоксия и нетерпимость насаждались из прагматических соображений. Подобно хорошему генералу (Ленин по сути и являлся разработчиком боевых действий), он не терпел «разговорчиков в строю», снижавших практическую эффективность. Кроме того, подобно другим гениям-практикам, он был убежден, что лучше всех знает, как поступать, и имел мало времени на выслушивание чужих мнений. Теоретически ему была близка ортодоксальность марксизма, даже его фундаментализм, поскольку он понимал, что любое вмешательство в текст теории, сутью которой являлась революция, играло на руку соглашателям и реформистам. На практи-

414

«Золотая эпоха»

ке Ленин решительно видоизменял взгляды Маркса, добавлял к ним все, что хотел, при этом

постоянно декларируя преданность учителю. Возглавляя в дооктябрьский период воинственное меньшинство российского левого фланга, Ленин заслужил среди российских социал-демократов репутацию человека, нетерпимого к инакомыслящим. Однако как только ситуация изменилась, он без колебаний объединился со своими противниками, которых незадолго до этого осуждал и разоблачал. Даже после победы Октябрьской революции он никогда не полагался на свой авторитет в партии, а лишь на силу аргументов. Его предложения почти никогда не принимались без острой полемики. Проживи Ленин дольше, он, без сомнения, продолжал бы разоблачать оппонентов и, как во время гражданской войны, его прагматическая нетерпимость не знала бы пределов. Однако нет свидетельств того, что он предвидел и стал бы терпеть ту разновидность навязанной стране государственной светской религии, которая возникла после его смерти. Возможно, Сталин создал ее неосознанно, лишь следуя тому, что считал господствующей тенденцией в отсталой крестьянской России с ее самодержавием и православной традицией. Но маловероятно, что без него эта тенденция получила бы развитие и была бы навязана другим социалистическим режимам или скопирована ими.

Стоит еще добавить, что возможность диктатуры заложена в любом однопартийном и несменяемом режиме. В партии большевиков-ленинцев, организованной по принципу централизованной иерархии, эта возможность стала реальной, поскольку существовала абсолютная убежденность большевиков в том, что революцию нельзя повернугь вспять и что ее судьба находится лишь в их руках и ни в чьих других. Большевики утверждали, что буржуазный режим может позволить себе сменить консерваторов на либералов, поскольку это не меняет самой природы капиталистического общества, однако он не захочет и не сможет мириться с коммунистическим режимом по той же причине, по которой коммунистический режим не потерпит своего свержения с помощью любой силы, которая стремится реставрировать прежний порядок. Революционеры, включая революционеров-социалистов, не являются демократами в электоральном смысле, как бы искренне они ни были убеждены, что действуют в интересах народа. И все же, хотя допущение, что партия есть политическая монополия, обладающая «руководящей ролью», и делало советский режим не более демократичным, чем Католическая церковь, оно не предполагало диктатуры личности. Именно благодаря Иосифу Сталину коммунистические политические системы превратились в ненаследственные монархии*.

* Сходство с монархией выражается в сгремлеиии некоторых из этих государств передавать власть но наследству, что было совершенно немыслимо для нерв^1х социалистов и коммунистов. Северная Корея и Румыния являются двумя такими примерами.

«Реальный социализм» 415

Во многом Сталин — низкорослый"', осторожный, бесконечно подозрительный, жестокий, любивший работать по ночам—кажется скорее персонажем из «Жизни двенадцати цезарей» Светония, чем фигурой современной политики. Внешне невыразительный и не остающийся в памяти, «серое пятно» (как назвал его в 1917 году один современник, Суханов), он, если нужно, интриговал и завоевывал доверие, пока не достиг власти. Несомненные способности приблизили его к вершине еще до революции. Он был членом первого послереволюционного правительства, возглавляя комиссариат по делам национальностей. Став в конце концов единоличным лидером партии и государства, он не обладал тем ощущением своей судьбоносности, той харизмой и самоуверенностью, которые сделали Гитлера основателем и признанным главой своей партии и благодаря которым окружение подчинялось ему без всякого принуждения. Сталин управлял своей партией, как и всем, что находилось в пределах его личной власти, с помощью страха и террора. Сделавшись чем-то вроде светского царя, защитника светского православия (мумия основателя которого, превращенного в светского святого, ожидала паломников в мавзолее рядом с Кремлем), Сталин проявил неплохие навыки связей с общественностью. Для российских земледельцев и скотоводов, живших по западным меркам в одиннадцатом веке, это почти наверняка был самый действенный путь легитимации нового режима. Точно так же примитивный, состряпанный на скорую руку, догматический катехизис, до которого Сталин низвел «марксизм-ленинизм», являлся идеальным средством для обработки тех, кто едва научился читать и писать * *. Развязанный им террор нельзя рассматривать лишь как способ утверждения безграничной личной власти тирана. Несомненно, он наслаждался своей властью, страхом, который возбуждал, возможностью дарить жизнь или отнимать ее, так же как несомненно и то, что он был совершенно равнодушен к материальным выгодам, которые давало его положение. Независимо от психологической природы самого Сталина, теоретически сталинский террор являлся рационально отлаженным механизмом, хотя вне границ своего контроля действовал крайне осторожно. При Сталине всё было основано на принципе избежания риска, что, в свою очередь, отражало тот самый недостаток его уверенности в своем умении оценивать ситуацию (на большевистском жаргоне — «делать марксистский анализ»), которым блестяще владел Ленин. Головокружительная карьера Сталина говорит о том, что он постоянно и упорно преследовал