Миллионы солдат, набранные из крестьян, ничего не смыслили в новой технике, и это приводило подчас к комическим случаям. Один из русских солдат объяснял корреспонденту, как он получил медаль: «Шел я, ваше благородие, по дороге, вижу – автомобиль катит, по виду на наш не похож, и управляет им человек в немецкой шапке. Я отступил от шоссе, рассыпался в цепь, открыл огонь и начал его обстреливать. Автомобиль подшиб, и машина стала, я подбежал и того, который в машине сидел, тоже подшиб… Думаю, надо машину в штаб доставить. Сел вместо шофера, пробовал управлять, ничего не выходит. Пыхтит и ни с места… А тут навстречу крестьянин едет, распряг повозку и заставил везти»{788}. Солдаты, разинув рты, глазели на первые примитивные российские бронемашины, введенные в бой под Лодзью. Один из наблюдавших за обшитым стальными листами чудовищем заметил сурово: «Серьезная вещь». Корреспондент писал о бронемашинах: «Им везде рады, повсюду зовут остаться подольше».

Британский военный атташе Альфред Нокс, следивший за наступлением русских, однажды вечером присутствовал при допросе австрийских пленных и был восхищен бесконечным благородством допрашивающих: «Это была незабываемая сцена. Полная комната офицеров, одна-единственная мигающая свеча и пленные. Допрашивали только унтеров и нескольких солдат… русские считают, что офицера, как человека чести, нельзя оскорблять, вынуждая свидетельствовать против собственной отчизны»{789}. Та же картина повторилась, когда русским пришлось отступить за Дунаец, и штаб австрийской дивизии занял замок в Радлове, где прежде располагалось командование российского корпуса. Новых хозяев не побеспокоил ни один орудийный выстрел, поскольку русский генерал пообещал владельцу замка, графу Хенрику Доланскому, что в благодарность за месяц постоя артиллерия замок не тронет{790}.

Путь отступления австрийцев был усеян брошенным оружием, транспортом и снаряжением, а также тушами павших и умирающих лошадей. Отставшие части скопились в крепости Перемышль, гарнизон которой укреплял фортификационные сооружения в преддверии осады. 12 сентября хаотическое движение по дорогам Перемышля окончательно застопорилось. К 17 сентября русские подошли на расстояние орудийного выстрела и принялись палить по городу. В Вене рос страх, что враг может прорваться за Дунай; 30 000 рабочих отрядили строить укрепления, хотя на некоторых участках в наличии имелась артиллерия лишь 1875-го, а то и 1861 года выпуска.

Положение офицеров и рядовых в австрийской армии разительно отличалось. Доктор Рихард Штеницер в Перемышле писал в дневнике 24 сентября: «Мы убиваем время игрой в карты, едой и сном! Вечером пировали в окопе лейтенанта Карары, распив несколько бутылок вина и шампанского»{791}. О себе он без иронии писал, что работы мало, если не считать нескольких случаев холеры, которая впоследствии перебралась вместе с ранеными в Вену. В то же время журнал боевых действий одного из пехотных полков описывал кошмары трехнедельного отступления, изможденных до предела солдат и приказ «Не делать остановок и не дожидаться отставших»{792}. Этому полку пришлось пройти еще несколько мучительных километров в обход Перемышля, чтобы не усугублять царящее там столпотворение разрозненных воинских частей и разбитых машин.

Город слишком поздно начал запасать продовольствие для осады{793}. Почти половина из 714 орудий представляла собой устаревшие образцы XIX века на дымном порохе, а когда их все же пустили в ход, многие заготовленные снаряды отказывались разрываться. Оборонительные укрепления тем временем возводились на скорую руку – строились новые оборонные сооружения, тянулись миллионы метров колючей проволоки и расчищались зоны обстрела. Однако деревья на подступах валить не стали, оставив подошедшим к городу русским прекрасную возможность использовать лесополосы как укрытие. Очень по-габсбургски: австрийцы изначально не собирались сдавать Перемышль, однако по обыкновению промешкали и взялись укреплять оборону, лишь когда враг почти подошел к воротам. Первая осада Перемышля длилась с 26 сентября по 10 октября, затем город на несколько недель оказался в руках русских, пока тех не вынудили еще раз отступить.

Горечь поражений еще больше разобщала разрозненную многонациональную армию Конрада. Особенно ненадежными оказались части, набранные на востоке. В частности, 19-й пехотный полк ландштурма[27]состоял из так называемых русинов, в большинстве своем украинцев. Полк пал в одном из первых августовских боев – солдаты побросали оружие со снаряжением и ударились в бегство. В сентябре остатки полка исключили из гарнизона Перемышля, сочтя слишком ненадежным для обороны города{794}.

Людвиг Витгенштейн, служивший на австрийском сторожевом катере Goplana на Висле, вместе с остальной командой покинул судно, по которому прямой наводкой собирался ударить враг. «Русские наседают на пятки, – писал он в дневнике. – Не спал уже 30 часов»{795}. На следующий день команда вернулась на катер, но лишь затем, чтобы отойти к Кракову по Дунайцу. За Перемышлем дисциплина и боевой дух в австрийских войсках слегка укрепились – австрийцы вернулись на собственную территорию, оторвавшись от врага. Константин Шнайдер отмечал: «Поведение личного состава улучшается день ото дня. Они вскидывают винтовки на плечо по приказу, а не волочат по земле и не вешают за спину, как охотники. Мародерство по придорожным селениям закончилось, и даже лошадей не сбивают бездумно в табуны»{796}.

К середине сентября австрийцы отошли к рекам восточнее Кракова, потеряв более 350 000 человек. Русские потеряли около четверти миллиона, однако могли без помех подтягивать подкрепление. Среди прочих ценных вещей австрийцы оставили, отступая, тысячу паровозов и 15 000 грузовых вагонов. Им катастрофически не хватало тракторов и лошадей, поэтому в часть 120-мм орудий пришлось впрягать быков. Тем не менее Шнайдер с удивлением наблюдал невероятную технологическую революцию в ведении войны, перемены «более глубинные, чем за весь период от Наполеона до Мольтке».

Теперь Конраду оставалось только окапываться там, где он остановился, и дожидаться помощи от Германии. 19 сентября Генри Вильсон писал из Франции своей жене Цесси: «Кампания [западная] закончится к весне – это если русские не подведут, а я не вижу, почему они должны подвести»{797}. Его слова свидетельствовали о неослабевающей вере британцев и французов в российскую мощь, даже после разгромов при Танненберге и на Мазурах, масштаб которых в Лондоне и Париже недооценивали. В войне 1914–1918, а затем и 1941–1945 годов Россия, к неизменному негодованию и досаде западных союзников, упорно скрывала подробности своих операций и особенно поражения. Британский журнал New Statesman 17 октября признал, что события на востоке окутаны для остального мира завесой тайны. «Текущее сражение может продлиться еще долго, возможно, не одну неделю. <…> Благоразумно будет не верить пока вестям о “больших победах”, с какой бы стороны они ни поступали».