Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом приехал некто богатырь[Потемкин]. Сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что услышав о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его <…>
Ну, господин Богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих. Изволишь видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих: первого по неволе да четвертого из дешперации я думала на счет легкомыслия поставить никак не можно; о трех прочих, если точно разберешь, Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и если б я получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви. Сказывают, такие пороки людские покрыть стараются, будто сие происходит от добросердечия, но может статься, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель. Но напрасно я сие к тебе пишу, ибо после того возлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, чтоб я тебя позабыла. Но, право, не думаю, чтоб такую глупость сделала, и если хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько же дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду».
Это письмо не только содержит интерпретацию романтических увлечений Екатерины, данную ею самой, но и показывает, какое влияние оказал Потемкин на ее личную жизнь. Потемкин понял это. Уверенный, что сумел затмить всех, кто был у Екатерины прежде, он написал ей, требуя то, что теперь считал принадлежащим ему по праву:
«Остаюсь непобуждаем я завистью к тем, кои моложе меня, но получили лишние знаки Высочайшей милости, а тем единственно оскорбляюсь, что не заключаюсь ли я в мыслях Вашего Императорского Величества меньше прочих достоин? Сим будучи терзаем, принял дерзновение, <…>, просить, ежели служба моя достойна Вашего благоволения <…> разрешить сие сомнение мое пожалованьем меня в генерал-адъютанты Вашего Императорского Величества. Сие не будет никому в обиду, а я приму за верх моего счастия».
Звание генерал-адъютанта было официальным званием фаворита Екатерины, и тот факт, что присвоение его Потемкину никого бы не обидело, было абсолютной неправдой. Помимо Васильчикова, с мнением которого никто уже не считался, это оскорбило бы Орловых, Панина, большую часть двора, а также великого князя Павла, наследника престола. Проигнорировав все это, Екатерина ответила уже на следующий день в письме, официальный слог которого сочетался с довольно интимной, тонкой иронией:
«Господин Генерал-Порутчик! Письмо Ваше господин Стрекалов мне сего утра вручил. Я просьбу Вашу нашла столь умеренной в рассуждении заслуг Ваших, мне и Отечеству учиненных, что я приказала заготовить указ о пожалованье Вас генерал-адъютантом.
Признаюсь, что и сие мне весьма приятно, что доверенность Ваша ко мне такова, что Вы просьбу Вашу адресовали прямо письмом ко мне, а не искали побочными дорогами. В прочем пребываю к Вам доброжелательная Екатерина».
Екатерина написала генералу Александру Бибикову, который в то время руководил войсками, противостоящими Пугачеву, и сообщила ему, что хотела бы назначить Потемкина своим личным адъютантом, «и, поскольку он думает, что вы его любите, вы обрадуетесь сей новости, которую я вам сообщаю. Мне кажется, что, учитывая его преданность и верное служение мне, я сделала для него недостаточно, но его радость трудно описать. И я, глядя на него, сама рада тому, что рядом со мной находится столь счастливый человек». Также она сделала Потемкина подполковником Преображенской гвардии, самого знаменитого полка в империи, полковником которого являлась сама Екатерина. Несколько дней спустя английский министр, сэр Роберт Гуннинг, сообщил в Лондон об этих новшествах:
«Мистер Васильчиков, фаворит, оказался слишком ограниченным, чтобы иметь серьезное влияние или завоевать доверие императрицы. Теперь на смену ему пришел человек, который, скорее всего, обретет и то, и другое, причем в самой наивысшей форме. Когда я сообщил Вашей Светлости, что выбор императрицы не одобрили и партия великого князя [включая Панина], и Орловы <…> вы не удивитесь, что это вызвало величайшее удивление у всех».
Пока новости распространялись среди придворных, графиня Румянцева написала своему мужу – генералу, который всего несколькими месяцами ранее был командиром Потемкина во время русско-турецкой войны. «Мой дорогой, теперь нам придется обращаться за прошениями к Потемкину».
Панин, несмотря на предупреждения, которые он высказывал Екатерине относительно Потемкина, был рад переменам, поскольку они означали уменьшение влияния Орловых. Никто не высказал участия беспомощному Васильчикову, который до сих пор жил во дворце и стал причинять серьезные неудобства. Екатерина была увлечена новым фаворитом и даже восхищалась его многочисленными победами над другими женщинами. «Не удивляюсь, что весь город бессчетное число женщин на твой счет ставил, – писала она ему. – Никто на свете столь не горазд с ними возиться, я чаю, как Вы». Однако она хотела, чтобы он принадлежал только ей. Не прошло и недели с написания ее «Искреннего признания», как она уже ждала, что Потемкин придет к ней ночью. На следующий день она писала ему:
«Я не понимаю, что Вас удержало. <…> Вы <…> не пришли. Но не изволь бояться. Мы сами догадливы. Лишь только что легла и люди вышли, то паки встала, оделась и пошла в библиотеку к дверям, чтоб Вас дождаться, где в сквозном ветре простояла два часа; и не прежде как уже до одиннадцатого часа в исходе я пошла с печали лечь в постель, где по милости Вашей пятую ночь проводила без сна<…> как бы то ни было, но хочу тебя видеть и нужду в том имею».
Потемкин продолжал ревновать к каждому и возмущался всякий раз, когда она уделяла внимание другому мужчине. Однажды в театре, когда Екатерина дружелюбно заговорила с графом Григорием Орловым, Потемкин выбежал из императорской ложи. Екатерина предупредила его, что он должен смягчить свое поведение в отношении ее бывшего любовника:
«Только одно прошу не делать: не вредить и не стараться вредить Князю Орлову в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с
