— Может потребоваться несколько дней, чтобы определить истинную стоимость вещи, — промурлыкал он, — но я полагаю, даже при беглом знакомстве, что мы имеем дело с прекрасным образцом творчества Пен Ку, из числа лучших, которые мы когда-либо выставляли на продажу.

— Время — это не проблема, — ответил Алекс, — при условии, разумеется, что вы дадите мне ответ в течение двух недель.

— О, несомненно, — сказал эксперт. — Уверяю вас, что смогу сообщить вам стартовую цену уже к пятнице.

— Вот и прекрасно, — сказал Алекс.

Он связался со всеми своими кредиторами, и все они без исключения согласились дождаться мнения эксперта. В пятницу, в назначенное время, Алекс, широко улыбаясь, вернулся на Бонд-стрит. Ему была известна цена, которую прапрадед уплатил за императора, и он не сомневался, что статуэтка должна стоить не менее десяти тысяч фунтов. Этой суммы будет достаточно не только для того, чтобы расплатиться с долгами, но и чтобы опробовать свою самую совершенную из всех усовершенствованных систем игры в рулетку.

Поднимаясь по ступеням «Сотби», Алекс мысленно поблагодарил своего прапрадеда. В приемной он спросил секретаршу, можно ли поговорить с заведующим отделом стран Дальнего Востока. Та позвонила по внутреннему телефону, и эксперт появился через несколько минут с сумрачным видом. Сердце Алекса оборвалось, как только он услышал приговор: «Очень милая вещица этот ваш император, но, к сожалению, подделка. Ей лет двести, может быть, двести пятьдесят. Боюсь, это всего лишь копия. Тогда частенько делали копии, поскольку…»

— Сколько она может стоить? — встревожено перебил его Алекс.

— Семьсот фунтов. Максимум восемьсот.

«Как раз хватит на пистолет и патроны», — со злобной язвительностью подумал Алекс. И пошел было прочь.

— Так все же, сэр… — окликнул его эксперт.

— Да, разумеется, продавайте эту дрянь, — ответил Алекс, даже не оглядываясь.

— А каковы ваши пожелания относительно подставки?

— Какой подставки? — переспросил Алекс, обернувшись к ориенталисту.

— Подставки, на которой стоит статуэтка. Великолепная вещь. Пятнадцатый век. Несомненно, произведение гения. Я даже не могу себе представить, каким образом…

— Лот номер сто три! — объявил аукционист. — Итак, какая цена предлагается за этот замечательный образец древнего…

Эксперт не ошибся в своих оценках. На аукционе «Сотби» в это утро я приобрел статуэтку императора за семьсот двадцать гиней.[42]А что касается подставки… Ее приобрел некий американский господин, можно сказать, без роду без племени, за двадцать две тысячи гиней.

Я познакомился с Сефтоном Гамильтоном в конце августа прошлого года, когда Генри и Сьюзен Кеннеди пригласили нас женой на обед, устроенный в их доме на Уорик-сквер.

Гамильтон был из тех незадачливых людей, которые наследуют огромное состояние и ничего сверх того. Довольно скоро он смог убедить всех сидящих за обеденным столом, что у него не хватает времени на чтение и совсем нет времени на хождение по театрам. Все это, однако, не мешало ему высказывать мнение буквально обо всем и обо всех — от Шоу до Паваротти и от Горбачева до Пикассо. В частности, он выразил безмерное удивление тем, что безработные недовольны размерами пособия — ведь получают они лишь немногим меньше, чем он платит работникам в своем имении. К тому же, заверил он нас, эти деньги все равно уходят на лото и выпивку.

Кстати о выпивке: еще одним гостем на этом обеде был Фредди Баркер, президент Общества любителей вина, который сидел напротив моей жены и, в отличие от Гамильтона, почти все время молчал. Генри рассказал мне по телефону, что Баркеру удалось упрочить пошатнувшееся финансовое положение Общества и что он пользуется непререкаемым авторитетом в своей области — поэтому я так ждал этой встречи, надеясь почерпнуть кое-какие полезные для себя сведения. Всякий раз, улучив возможность вставить хотя бы несколько слов в застольную беседу, Баркер неизменно демонстрировал хорошее знание предмета. Он, несомненно, был бы завидным собеседником, возьми Гамильтон на себя труд немного помолчать.

Наша хозяйка подала на закуску шпинатное суфле, буквально тающее во рту, а Генри обошел стол, налив каждому вина.

Баркер поднес бокал к носу и внимательно прислушивался к аромату. «Вполне уместно в год двухсотлетия Австралии пить австралийское шабли такой выдержки. Несомненно, их белые вина скоро заставят французов призадуматься…»

— Австралийское? — недоверчиво перебил его Гамильтон, поставив свой бокал на стол. — Интересно, как это нация пивососов ухитрилась сделать что-то, хоть малость похожее на пристойное вино?

— Я полагаю, вы не станете отрицать, — начал было Баркер, — что австралийцы…

Не дослушав, Гамильтон перебил его: «Да уж, двухсотлетие… Будем говорить прямо: празднуют-то они двести лет условного освобождения под подписку о невыезде». Он один рассмеялся своей шутке и продолжил: «А я бы по-прежнему отправлял туда наших преступников. Может, половина из них и получила бы хоть какой-то шанс».

Похоже, что никто из сидящих за столом не усомнился в серьезности его намерений.

Гамильтон принялся прихлебывать вино, неуверенно, мелкими глотками, с видом человека, опасающегося, что его отравят. Попутно он пустился в разглагольствования относительно того, что судьи, по его мнению, слишком снисходительны к мелким правонарушителям. Я сделал над собой усилие и сосредоточился на еде, стараясь по возможности отвлечься от неумолчной болтовни моего соседа.

Я вообще люблю говядину по-веллингтонски, да к тому же Сьюзен умеет делать ее так, что слоеное тесто никогда не рассыпается под ножом, а мясо настолько нежно, что, прикончив первую порцию, всегда вспоминаешь Оливера Твиста и его неизменную готовность попросить добавки. Говядина по-веллингтонски помогла мне стерпеть трепотню Гамильтона. Он рассуждал о шансах Пэдди Эшдауна на возрождение либеральной партии и о роли Артура Скаргилла в национальном профсоюзном движении, причем не давал возможности никому вставить ни слова по существу; впрочем, Баркер все же сумел вклиниться, сделав тонкое замечание относительно качества кларета, поданного к мясу.

— Лично я не разрешаю своим работникам вступать в профсоюз, — заявил Гамильтон, одним глотком допив вино. — У нас, знаете ли, и без того строгая производственная дисциплина.

Он снова самодовольно рассмеялся и высоко поднял свой пустой бокал, как бы ожидая, что некая волшебная сила наполнит его до краев. В роли волшебной силы выступил Генри, с такой непринужденностью, которая посрамила бы Гамильтона — будь он только в состоянии хоть на что-то обращать внимание. Моя жена воспользовалась короткой паузой в разговоре и заметила, что профсоюзное движение возникло, по всей видимости, для удовлетворения реально существующих социальных нужд.