Правда, такое счастье на долю противника выпадало нечасто — лишь после удачной атаки, вынуждавшей бойцов отступить, а значит, оставить врагу все то добро, что у них было. Русские не любили, когда их противник оказывался загнанным в угол, однако в течение долгих месяцев продолжал оказывать упорное сопротивление. Причина же заключалась в том, что за это время солдаты успевали прикончить запасы всех этих лакомств. И тогда начиналось полуголодное существование, точно такое же, что и у русских, и на сколоченных на скорую руку столах подчас оставались лишь корки хлеба. Особенно раздражало врага то, что после нескольких недель, а то и месяцев осады, в течение которых русские несли огромные потери, оказывалось, что никаких лакомств уже нет и в помине, так что поживиться было просто нечем.

Но такова война. Великие Луки умирали медленной, затяжной смертью.

Кстати, об огневых точках. Чего в них не было, так ощущения недолговечности — у расквартированных здесь полков было около года, чтобы обустроить их по всем правилам. Им полагалось быть крепкими, особенно если принять во внимание относительно небольшое количество тяжелой техники, не говоря уже о танках — беда, которая была хороша знакома практически каждой немецкой пехотной дивизии. В Великих Луках были установлены противотанковые орудия — просто удивительно, как они смогли так долго продержаться при Холме при полном отсутствии таковых. Имелись здесь также и более новьїе модели калибра 5 и 7.5 см, которые постепенно начинали вытеснять практически бесполезные и всеми презираемые 3.7 см. Правда, новых пока не хватало, и приходилось довольствоваться тем, что было.

Одного взгляда на план города было достаточно, чтобы доставить удовольствие любому штабному офицеру, который занимался разработкой боевых операций. А может, удовольствие получили те, кто занимался планировкой самого города. Потому что каждая огневая точка, названная в честь того или иного немецкого города, была расположена примерно там же, что и город с тем же названием располагался на карте Германии. Например, «Гамбург» прикрывал подходы к Великим Лукам с севера и находился на восточном берегу реки Ловать. «Бранденбург» и «Штеттин» располагались соответственно еще дальше к востоку, а самой крайней точкой восточного направления был «Бромберг», названный так в честь прусского города на границе с Польшей.

Таким же самым образом по южному периметру оборонительных сооружений располагались баварские и австрийские города: «Ульм», «Регенсбург», «Инсбрук» и несколько «Вен». И так далее.

Вагнеровский Байрейт располагался чуть южнее, за городской чертой, рядом с войлочной фабрикой. Ему же светила участь пасть самым первым.

Впрочем, в этом имелся практический смысл. Шерер, чей штаб располагался в нескольких километрах позади линии фронта в Ново–Сокольниках, даже при самом неожиданном ударе не будет захвачен врасплох. Правда, русские нанесут по Великим Лукам столь сокрушительный удар, что город окажется отрезан и взят в кольцо в течение первых же суток, и Шерер будет вынужден поддерживать связь с командующим оказавшихся в окружении полков исключительно посредством радио. Из радиосводок будет вырисовываться довольно–таки печальная картина, и, даже не глядя на карту, Шерер сможет представить себе, в каких точках русские нанесли особенно тяжелые удары, достаточно будет услышать название павшего немецкого города.

«Байрейт» пал первым. За ним — «Бромберг». За ним — «Инсбрук». «Штеттин» попал в окружение сегодня утром, но пока еще держится. На «Гамбург» наступают двенадцать танков «Т–34», но он тоже пока держится.

И так далее, и так далее. Это произойдет в самом скором времени и будет тянуться несколько месяцев.

Практический эффект этой схемы был бы еще более ощутим, будь у Шерера возможность оказать хоть какую–то помощь. Увы, он был бессилен им помочь. На этот раз он оказался по ту сторону зеркала, и ему оставалось лишь разве что слушать радиосводки и отдавать в темноту очередной приказ.

В один из таких дней, перед самым концом, Кордтс играл со Шрадером в шахматы где–то глубоко в подземельях «Гамбурга». Тускло горели масляные лампы, и еще откуда–то просачивался слабый дневной свет. Этот внешний свет был тусклым, серые небеса остались серыми. Впрочем, в убежище было даже по–своему уютно. Они курили, пили из оловянных кружек воду и смотрели на шахматную доску. Крабель сидел на удобной на вид койке в углу, курил трубку и наблюдал за игрой, впрочем, не слишком внимательно.

— И куда мы потом? — спросил Кордтс.

— Не знаю, — буркнул в ответ Шрадер.

— Мне казалось, Хазенклевер держит тебя в курсе.

— Ну да, он сказал мне, что мы снова покидаем город. Куда конкретно нас переводят, я не знаю. Возможно, идем на старые позиции. А может, и нет.

— Ну, это я и сам слышал, — ответил Кордтс.

Условия в городе были значительно лучше полевых, и от одной только мысли вновь перебраться в окопы, пробыв здесь всего каких–то несколько недель, становилось не по себе.

— Из того, что я слышал, могу сказать следующее, — продолжал тем временем Шрадер. — Фон Засс слегка туповат, а может, ему не хватает опыта, точно сказать не могу. А может, Шерер чувствует себя увереннее, пока 227–й полк стоит в городе, а не прикрывает линию на каком–нибудь фланге.

Кордтс пристально рассматривал расположение фигур на доске, словно пытался вникнуть в его смысл.

227–м полком командовал полковник Фрайгерр фон Засс. Он прибыл на фронт из какого–то уютного штабного местечка в Германии всего несколько месяцев назад, сменив предыдущего командующего, Крейзера. Несмотря на их слова во время наступления на «Хорьке», Шерер был о Крейзере высокого мнения и сильно огорчился, узнав, что его переводят в другое место. Фон Засс был типичной канцелярской крысой, ему еще предстояло доказать, что он действительно на что–то годен, хотя полное незнание обстановки в России бросалось в глаза с первого взгляда, что не прибавляло ему уважения со стороны подчиненных.

Рота Кордтса и Шрадера входила в состав 257–го полка, одного из двух, которым согласно слухам предстояло вернуться, что называется, на лоно природы.

— По–моему, — произнес Кордтс, — если Фрайгерр и впрямь желает ознакомиться с положением вещей, ему следует недельку–другую посидеть в каком–нибудь роскошном болоте. Я слышал, что у него прекрасный кабинет в «Синг–Синге». С какой стати нам возвращаться в окопы, чтобы сидеть там по уши в дерьме, а он тем временем будет в тепле и комфорте перебирать бумажки? 227–й сидит в городе уже почти год, и ничего, их никуда не переводят.

Он выпалил эти слова после довольно–таки долгого молчания, поэтому Шрадер толком его не понял. Кордтс только что передвинул фигуру, и Шрадер поразился его интуитивному чутью.

— Можно я немного подумаю? Смотрю, ты игрок еще тот. А мне почему–то казалось, что ты раньше не умел играть в шахматы.

Кордтс пожал плечами, потрогал шрам и постарался сдержать улыбку.

— Несколько раз играл, еще в юности. Лет этак десять назад, если не больше.