В приведенной концепции решение о расстреле было принято все-таки самостоятельно. Иную конъюнктуру дает рассказ Войкова, записанный Беседовским и воспроизведенный им в «Путях к Термидору». «Вопрос о расстреле Романовых, – рассказывает Войков, – был поставлен по настоятельному требованию Уральского Областного Совета, в котором я работал в качестве областного комиссара по продовольствию. Уральский Совет категорическим образом настаивал перед Москвой на расстреле Царя, указывая, что уральские рабочие чрезвычайно недовольны оттяжкой приговора и тем обстоятельством, что царская семья живет в Екатеринбурге, «как на даче», в отдельном доме, со всеми удобствами. Центральная Московская власть не хотела сначала расстреливать Царя, имея в виду использовать его и семью для торга с Германией. В Москве думали, что, уступив Романовых Германии, можно будет получить какую-нибудь компенсацию. Особенно надеялись на возможность выторговать уменьшение контрибуции в 300 мил. рублей золотом, наложенной на Россию по Брестскому договору… Некоторые из членов Центрального Комитета, в частности Ленин, возражали также и по принципиальным соображениям против расстрела детей. Ленин указывал, что Великая французская революция казнила короля и королеву, но не тронула детей. Высказывались соображения о том отрицательном впечатлении, которое может призвести за границей, даже в самых радикальных кругах, расстрел царских детей. Но Уральский Областной Совет и Областной Комитет коммунистической партии продолжали решительно требовать расстрела… – я был один из самых ярых сторонников этой меры… Уральский Областной Комитет коммунистической партии поставил на обсуждение вопрос о расстреле и решил его окончательно в положительном духе еще с июля (июня?) 1918 года. При этом ни один из членов областного комитета партии не голосовал против расстрела. Постановление было вынесено о расстреле всей семьи, и ряду ответственных уральских коммунистов было поручено провести утверждение в Москве, в Центральном Комитете коммунистической партии. В этом нам больше всего помогли в Москве два уральских товарища – Свердлов и Крестинский. Они оба сохраняли самые тесные связи с Уралом, и в них мы нашли горячую поддержку в проведении в Центральном Комитете партии постановления Уральского Областного комитета. Провести это постановление оказалось делом не легким, так как часть членов Центрального Комитета продолжала держаться той точки зрения, что Романовы представляют чересчур большой козырь в наших руках для игры с Германией и что поэтому расстаться с этим козырем можно лишь в крайнем случае. Уральцам пришлось прибегнуть тогда к сильно действующему средству. Они заявили, что не ручаются за целость семьи Романовых и за то, что чехи не освободят их в случае дальнейшего своего продвижения на Урал. Последний аргумент подействовал сильнее всего. Все члены Центрального Комитета боялись, чтобы Романов не попал в руки Антанты. Эта перспектива заставила уступить настояниям уральских товарищей. Судьба Царя была решена, была решена и судьба его семейства… Когда решение Центрального Комитета партии сделалось известным в Екатеринбурге (его привез из Москвы Голощекин), Белобородов поставил на обсуждение вопрос о проведении расстрела. Дело в том, что Центральный Комитет партии, вынося постановление о расстреле, предупредил Екатеринбург о необходимости скрыть факт расстрела членов семьи, так как германское правительство настойчиво добивалось освобождения и вывоза в Германию бывшей Царицы, наследника и великих княжон…»

Рассказ Войкова возбуждает некоторые сомнения. Прежде всего, в интересах варшавского полпреда в обстановке того же 25 г. было представить екатеринбургскую бойню не самоличным актом уральцев, а актом, совершенным по решению центра. Если в Москве судьба не только Царя, но и его семьи была решена уже в момент пребывания там Голощекина, становится, однако, совершенно непонятным текст белобородовской телеграммы 17 июля. Очевидно, что-то было не так. Не разъясняет ли загадку сообщение 14 июля в «Известиях» Уральского Совета? Через день после обсуждения в заседании областного Совета (вероятно, его президиума) директив, привезенных Голощекиным, сообщалось: «Вчера председатель Совдепа имел продолжительный разговор по прямому проводу с Москвой с председателем Совнаркома Лениным. Разговор касался военного обзора и охраны б. Царя Николая Романова». Мне думается, что законно будет такое предположение. Директивы, привезенные Голощекиным, были обсуждены в областном партийном комитете (у Войкова все дело решает партийный комитет, и это, конечно, соответствовало действительности: совет являлся лишь демократической декорацией). Эти директивы не заключали в себе еще формулу убийства – не только семьи, но и Царя. Возможно, ставился вопрос и об эвакуации в более безопасное место. Партийный комитет, признав положение в Екатеринбурге угрожающим и весь риск эвакуации в момент, когда чехо-словацкие отряды двигались по соединительной ветви на главную железнодорожную линию Пермь – Екатеринбург и могли отрезать последний путь отступления из Екатеринбурга, принял решение о необходимости «уничтожить» Николая II – об этом шла речь в переговорах по прямому проводу 13 июля. Надо думать, что санкция на это из центра была получена, поэтому так странно на первый взгляд формулирована телеграмма 17 июля – «семью постигла та же участь, что и главу» [435].

Все другие толкования пока приходится признать еще малообоснованными с фактической стороны. Для Соколова Юровский был не только непосредственным руководителем в Екатеринбурге, но он же «разработал в деталях и самый план убийства». Однако пробудили «преступную деятельность Юровского» «какие-то иные люди», в промежуток между 4 – 14 июля, «решив судьбу царской семьи». Центральная роль здесь принадлежит Свердлову, на квартире которого жил Шая Голощекин в дня своего пребывания в Москве. «Только ли вдвоем с Голощекиным Свердлов решил судьбу царской семьи?» – задает вопрос руководитель следствия. Основываясь на разговоре по прямому проводу от 20 июля, где было упомянуто, что «вчера выехал к вам курьер с интересующими вас документами», следователь делал заключение, что «вы» имеет собирательное значение и адресовано не одному Свердлову. «Были и другие лица, решавшие вместе с Свердловым и Голощекиным в Москве судьбу царской семьи. Я их не знаю». Осторожный и вместе с тем крайне искусственный ответ следователя не оправдывается даже теми документами, которые были в его распоряжении, ибо по совокупности всех этих документов совершенно ясно, что переговоры велись не с отдельными лицами персонально, а с представителями правительства, являвшегося синонимом головки партии. Внешняя осторожность Соколова объясняется лишь его юридическим навыком, намеки его ясны, их со всей откровенностью и раскрывает ген. Дитерихс, одержимый навязчивой идеей «революционного Израиля». На сцену выплывает пресловутый полумасонский синедрион. Нашелся «историк», который усмотрел здесь даже злоумышляющую руку русско-американской «ИМКИ».