Опустившись на колени перед ней, он произнес:

– Тик.

Голос его звучал почти столь же необычно, как и у нее, суровый голос, который он редко пускал в ход, только когда ему было крайне необходимо, чтобы она его выслушала. Он не был уверен в действенности своей интонации, как и в том, надо ли было, стоя на коленях, звать ее по имени снова и снова, потому что понятия не имел, насколько глубоко она ушла в себя. Позднее он не сможет припомнить, как долго он повторял имя дочери, прежде чем в ее глазах мелькнул свет, а потом опять и опять, пока ее взгляд не сфокусировался и она не увидела, кто перед ней. И в этот миг она пришла в себя, мускулы на лице разгладились, затем ослабли и она расплакалась: “Папа, папа, папочка”, словно и она понятия не имела, как далеко он от нее находится, либо там, где она только что пребывала, Тик считала, сколько раз он произнес ее имя, и теперь отдавала ему долг в том же количестве.

Потом Дэвид Роби долго будет удивляться, как человеку в состоянии его брата удалось сгрести в охапку дочь и, переваливаясь по-медвежьи, вынести эту не самую легкую ношу из здания школы. А Майлз позднее вспомнит комментарий Джимми Минти к его продвижению к выходу с Тик на руках:

– Мы что, позволим ему вот так просто уйти?

И ответ Билла Доуза:

– Займись своим пареньком, Джимми. Давайте все займемся своими детьми, окей?

В начале апреля потеплело, и, открыв газету с картой погоды, Майлз увидел, что тепло распространилось вплоть до штата Мэн, пережившего особо суровую зиму, когда северо-восточный ветер дул постоянно, наваливая по футу снега каждую неделю. Майлз разговаривал с братом после очередного снегопада, и Дэвид доложил, что на День дурака половина обитателей Эмпайр Фоллз по-прежнему привязывают красные флажки к антеннам, чтобы утром было видно, где между снежными кручами откапывать машину. Городской снегоуборочный бюджет иссяк к концу января.

– Бизнес скоро поднимется, – добавил Дэвид. Зимой дела шли вяло, отчасти из-за погоды, отчасти от того, что после закрытия “Имперского гриля” многие из постоянных клиентов, особенно те, что из колледжа в Фэрхейвене, не торопились последовать за ними к Беа, несмотря на объявления, которые они давали в студенческую газету. – Ты бы нам пригодился, и чем скорее, тем лучше.

– Прости, – ответил Майлз, – но я пока не готов.

– Как Тик? – спросил брат, и оба понимали, что это вопрос на ту же тему.

– Хорошо, – сказал Майлз. – С каждым днем все крепче.

– Она не хочет приехать домой?

На самом деле хотела. На прошлой неделе Тик спросила, почему бы им не провести школьные весенние каникулы в Эмпайр Фоллз, и скажи она, что скучает по матери, Майлз уступил бы. Но у нее на уме было проведать Кэндис, все еще остававшуюся в больнице, и Джона Восса, которого лишь месяц назад признали невменяемым, а значит, не подлежащим суду и поместили в психбольницу в Огасте, в отделение для преступников. Майлз же полагал, что для любой из этих встреч время еще не пришло.

После стрельбы Тик понадобился не один месяц, чтобы свыкнуться с тем, что случилось в тот день. Джон Восс убил Джастина Диббла и Дорис Роудриг, а затем ранил Кэндис Берк в шею, едва не перебив ей позвоночник. Тик знала, что потом он прицелился в нее и застрелил бы, не встань между ними Отто Мейер мл. Она знала также, что под конец Джон Восс направил револьвер на себя и несколько раз нажал на курок, но последняя пуля в барабане – столь же древняя, как и сам служебный револьвер, принадлежавший его давно покойному дедушке, – не выстрелила.

Все это Тик сознавала, но Майлзу хотелось бы выяснить, в какой степени ее понимание тех событий подкреплено воспоминаниями. Два месяца ей снились жуткие кошмары, но она отказывалась об этом говорить, и Майлзу оставалось лишь гадать: эти кошмары – воспроизведения пережитого ужаса или же сны, навеянные случившимся. Постепенно, понемногу он рассказывал ей о том, что, по его мнению, Тик важно было знать. Он сообщил ей, что Кэндис жива, как только услышал об этом от брата. А спустя довольно долгое время рассказал дочери, как однажды Отто метнулся вперед с заднего сиденья машины, спасая бейсбольную команду, которую неопытный водитель Майлз чуть не угробил, а теперь он спас жизнь Тик ценой своей собственной. Но кое о чем он умалчивал. Даже сейчас, в апреле, почти полгода спустя, он не мог сказать наверняка, помнит ли его дочь, что когда Джон Восс навел револьвер на Кэндис, то Тик подалась к нему и полоснула канцелярским ножом по лицу, от брови до уха. А также то, как, очнувшись от обморока и увидев Зака Минти, склонившегося над ней, Тик раскроила ему ладонь тем же оружием.

Нет уж, если ей удалось подавить эти воспоминания, так тому и быть. Подъем из бездны происходил медленно и трудно, и Майлз не желал рисковать: а вдруг, вернувшись домой, Тик снова сверзнется в пропасть? В середине января он даже не хотел отдавать ее в старшую школу на Мартас-Винъярде и до сих пор сомневался, правильно ли он сделал. Учителя в новой школе, как и все вокруг, знали о стрельбе в Эмпайр Фоллз, но с Майлзом и Тик они эти события почему-то не связывали. Тик им вроде бы нравилась, и они подозревали, что она умная, но не знали, как относиться к ее задумчивости и рассеянности. Майлз предпочел оставить их в недоумении.

Посвятив пять месяцев выздоровлению дочери, он лишь недавно ощутил уверенность в том, что она сумеет стать прежней Тик. Та часть острова, где они жили, зимой была в основном необитаемой, и, вместо того чтобы бродить по пустынному пляжу или велосипедной дорожке, продуваемой ветрами, Майлз с дочерью на выходные ездили в Эдгартаун, где подолгу гуляли по узким тихим улицам, заходили в магазины, галереи и библиотеку, куда угодно, лишь бы находиться среди людей и забыть на время о случившемся. Стрельба, полагал Майлз, сделала мир его дочери опасным, и он твердо верил: если изо дня в день она будет видеть, как плохое не случается, это восстановит ее прежнее отношение к жизни. Прогресс поначалу был настолько незаметным, что Майлз усомнился в разумности своего плана. Разговор на повышенных тонах за соседним столиком в ресторане – и она уже плакала и тряслась. Но постепенно Тик сделалась спокойнее. Однажды в конце февраля они заглянули на рыбный рынок, где к бачку с омарами было прикреплено написанное от руки объявление: “САМЦОВ И САМОК ОМАРА НЕ ТРОГАТЬ”.

– Тогда, – спросила Тик человека за прилавком, – каких омаров можно трогать?

Майлзу понадобилась вся его выдержка, чтобы не заключить ее в объятия и не пуститься в пляс прямо посреди улицы.

И когда Тик поинтересовалась, почему он столь категорически против поездки в Эмпайр Фоллз на весенние каникулы, Майлз соврал, напомнив ей, что там его могут запросто арестовать. Перспектива разлучиться с ним оставалась все еще довольно пугающей, и Тик мигом отказалась от этой идеи. Ему было стыдно играть на ее страхе, но разве у него был выбор? Его брат, предсказуемо, на эту ложь не купился. В последнем телефонном разговоре Дэвид спросил в лоб, что его удерживает на острове – здоровье Тик или ему просто там нравится?