– И то правда.

Я не стал задавать ей вопрос, который вертелся на языке: распространяется ли ее жестокость и на меня тоже, толкнула бы она меня при случае под автобус, чтобы спасти себя и Леона? Спрашивать об этом было бессмысленно. Наверняка Сюзанна сказала бы, что это невозможно, до такого просто не дошло бы, у нее все под контролем, и ответа я бы не получил. Да и вряд ли мне так уж хотелось это знать.

Вместо этого я спросил о том, что меня действительно интересовало:

– Ты рассказала Тому про Доминика?

– Нет, – ответила Сюзанна. – Я не боюсь, что он нас выдаст, или бросит меня, или еще что. Ничего такого он не сделает. Но расстроится, будет постоянно думать об этом, а мне вовсе не хочется перекладывать на его плечи подобную ношу, исключительно чтобы похвалить себя за то, что у меня нет секретов от мужа. И надеюсь, – она холодно взглянула на меня, – что никто ему не расскажет.

– Я и не собирался.

– Порой мне кажется, что он и так знает, – чуть погодя призналась она. – И про Доминика, и про того доктора. Спрашивать я, конечно, не буду, но… есть у меня такое подозрение. А что у тебя с Мелиссой?

– Сам не знаю, – ответил я. – А спрашивать тоже не хочу.

– Да и не надо. Бог с ним.

Мы вышли на солнце, после тенистых арок оно ослепляло, обжигало.

– Хьюго хотел, чтобы его прах развеяли в саду Дома с плющом, – сказал я, при отце не решился об этом упомянуть. – Вы…

– Да, твоя мама говорила. Но… – ветер подхватил прядку волос, она убрала ее за ухо, – наши отцы решили, что это неуместно. После всего случившегося. В Донеголе есть озеро, куда они в детстве ездили на каникулы. Вот туда мы и поехали. Месяц назад. Высыпали пепел в воду. Наверное, это незаконно, но там никого не было. Красивое место. – Она покосилась на меня: – Мы бы тебя подождали, но…

– Пора возвращаться, – перебил я. – А то нас хватятся.

Сюзанна кивнула. На миг мне показалось, что она хочет что-то еще сказать, но она развернулась и направилась к аллее. Обратно мы шли молча.

Родители, разумеется, навещали меня регулярно, и Шон с Деком, иногда тетушки с дядюшками. Один раз приезжал Ричард, но так переживал, что мы оба расстроились. Он вбил себе в голову, что все случилось по его вине, если бы он уговорил меня вернуться на работу, я поправился бы быстрее (что было неправдой, я так ему и сказал), и, что самое странное, если бы он не разозлился на меня из-за Гопника, я бы в тот вечер не нажрался бы в пабе и не наткнулся бы на грабителей, проспал бы их визит, не услышал их… ну и так далее. Это, конечно, тоже была неправда, однако в глубине души я и сам думал примерно так, и мне трудно было с этим смириться, отчего Ричард расстроился еще больше. После этого он исправно писал мне каждый месяц, пересказывал профессиональные сплетни, описывал свои находки – новых художников, – то и дело с сожалением упоминал о том, как замечательно я раскрутил бы выставку предметов искусства, созданных самой природой, но, к моему облегчению, больше не приезжал.

Леон ко мне не заглядывал, он перебрался в Швецию, работал гидом, присылал открытки с национальными памятниками и бессмысленными бойкими фразочками на обороте. Мелисса тоже не приходила. Она писала мне длинные милые письма со смешными историями о ее магазинчике, наподобие тех, что рассказывала, когда я зализывал раны после ограбления; стерва Меган, ее соседка, в конце концов угробила-таки свое модное кафе, а виноват в этом, разумеется, был кто угодно, но только не она, и теперь объявила себя тренером личностного роста; как-то раз Мелисса случайно встретила на улице Шона и Одри, у них чудесный малыш, вылитый папа, такой же спокойный, они ждут не дождутся, когда можно будет мне его показать! Письма ее казались мне безликими, несмотря на потраченные на них время, усилия и заботу, с тем же успехом она могла писать однокласснику, с которым не виделась лет десять, и я ничуть не удивился, когда она упомянула (деликатно, к слову), что идет со своим парнем на какой-то концерт. Ответ я переписывал раз пять, пытаясь с равной деликатностью дать ей понять, что совсем не сержусь, желаю ей счастья, да, разумеется, я мечтал, чтобы она была счастлива со мной, но теперь это невозможно, и потому я надеюсь, она будет счастлива с другим. То ли тон я выбрал неверный, то ли новый ее парень по понятным причинам не испытывал особого восторга от того, что она общается со мной, но письма Мелиссы сделались отчужденнее, короче, еще обезличеннее, хотя и не прекратились, но теперь она словно писала незнакомцу, чей адрес нашла на сайте благотворительного фонда. И все равно мне повезло. Многим здешним обитателям, особенно тем, кто провел в больнице десяток-другой лет, вообще не писали, и посетителей у них не было.

А однажды ко мне заявился Мартин. Я играл в настольный теннис – в лечебнице уже лет шесть длился непростой турнир, в котором соперники вели ожесточенную борьбу, – и когда мне передали, что ко мне пришли, я подумал, наверное, кто-то из родителей. При виде Мартина – он стоял спиной к окну в комнате для посещений и осматривался с таким видом, словно искал контрабанду, – я замер.

– Сюрприз, – сказал он, – давно не виделись.

Я не нашелся что ответить. Сперва решил, что он хочет меня избить. В комнате для посещений была система видеонаблюдения, но что делать, если он предложит мне пройтись по саду?

– Выглядите отлично. – Мартин смерил меня взглядом. Он постарел, морщины обозначились резче, щеки чуть обвисли. – И зуб починили, – заметил он. – На мои налоги, да?

– Наверное, – ответил я. Он так и стоял спиной к окну. За ним в сером небе петляли птицы, густо зеленел газон, приближался дождь.

– Вот и хорошо, значит, когда выйдете отсюда, не будет проблем с дамами.

Я промолчал. Мартин подождал, резко рассмеялся и достал какие-то листы из плотной желтоватой бумажной папки.

– Я принес вам кое-что показать.

Он не присел, не протянул мне папку, а бросил на журнальный столик, так что мне пришлось подойти и наклониться. На столике лежали фотографии, наклеенные на лист картона в два столбика, по четыре в каждом, пронумерованные от 1 до 8.

– Узнаете кого-нибудь?

На фотографиях были крепкие парни лет двадцати пяти, большинство – гопники с сальными челочками.

– Кто это?

– Это вы мне скажите.

Я старался как мог: внимательно рассмотрел каждого, но ни один не показался мне даже смутно знакомым.

– Я никого из них не знаю, – наконец признался я. – Извините.

– И неудивительно, после такой травмы мозга.

– Да, – согласился я; в голосе Мартина мне почудился сарказм.

– Жизнь штука сложная, – ответил он и бросил мне другой лист со снимками. – Взгляните-ка на это.

Здесь парни были моложе, худее, и на середине страницы меня как током ударило. Повеяло сладковатым молочным душком, я был готов поклясться, что комната пропахла этой вонью, перекрывшей мне дыхание, точно тряпка с хлороформом.