Тут я вспомнил, каким источником энергии пользуются жабоеды, и ужаснулся. Заказал соответствующую карту. В открытом доступе ее не было.

Позвонил Тибо. Было около шести утра.

— Чтобы через пятнадцать минут в моем распоряжении была карта АЭС Франции! — распорядился я.

— Я вам и так могу сказать. Атомные станции в долине Роны, там же завод по обогащению урана. Это далеко.

Я взглянул на карту. Да, километров сто пятьдесят. Далеко, конечно, по европейским меркам. Примерно, как от Москвы до Шатуры, Не приказать ли Тибо тормознуть энергоблоки? Пожалуй, он сочтет меня сумасшедшим. Ладно, подождем.

— Эвакуируйте Клермон-Ферран.

— Это далеко.

Я перевел в привычный масштаб: как от Москвы до Дмитрова.

— Эвакуируйте, я сказал!

Около половины седьмого я позволил себе задремать. В восемь меня разбудил еще один звонок.

— Месье Болотов? — на это раз д'Амени. — Сегодня ночью умер человек из вашей охраны. Луик Мишон. Я осматривал тело.

— СВС?

— Похоже на то.

Я усмехнулся:

— Значит, еще пообщаемся.

Не успел я положить трубку, как телефон зазвонил снова.

Тибо был не менее взволнован, чем три с половиной часа назад.

— Овернь полностью погрузилась во тьму. Облако пепла закрывает солнце. Сумерки вплоть до Пуатье и Бурже. Ветер южный. По прогнозам синоптиков, через несколько часов оно будет над Парижем.

— Людей эвакуировали?

— Работаем.

— Сколько жертв?

— Данные уточняются. В районе катастрофы практически невозможно работать ни врачам, ни спасателям. Воздух заполнен пеплом. Видимость несколько метров.

— Обеспечьте их всем необходимым, и пусть работают, как могут.

Я положил трубку, встал, подошел к окну. По всему небу разливался алый рассвет, Неестественно алый. После извержения индонезийского вулкана Кракатау в Европе несколько лет подряд вставали такие красные зори.

Включил телевизор. Главная новость дня по всем каналам, только с видеорядом хреново. Лучи фар и прожекторов прорезают кромешную тьму. Грязные усталые люди в противогазах. Красные сумерки над Пуатье, черные — над долиной Роны, Лангедоком, Перигором и Лемузеном. Число жертв неизвестно. По оценкам специалистов — несколько тысяч человек.

Показали картинку. Конечно, без Клермон-Феррана не обошлось. Черное небо, улицы, засыпанные пеплом, разрушенные дома — извержение сопровождалось подземными толчками. Шел репортаж об эвакуации. Хорошо хоть есть, кого эвакуировать.

И только в конце новостей мельком показали взбухшую Сену, с ревом врывающуюся под арки мостов, и затопленные деревья в сквере на Сите. «Обильное таяние снегов после аномально холодной зимы вызвало подъем воды». Я понял, что одними вулканами мы не отделаемся. Около четырех дня черная туча закрыла небо. Облако пепла было не таким плотным, как над южными провинциями, изредка сквозь него прорывалось солнце, багровое, как на закате.

Стало холодно, температура упала градусов на пять, подул холодный ветер. Я открыл окно, несмотря на запрёт врачей, ответственных за карантинные мероприятия. Казалось душно. Я не видел смысла в карантине — все это условность при неизвестном инкубационном периоде. Мне чертовски надоело сидеть взаперти.

Вечером было две новости: плохая и хорошая. Мне доложили о смерти моего шофера (СВС), и я получил письмо от начальника Иерусалимской тюрьмы, где содержалась Тереза. Она бежала. И, судя по всему, успешно — не нашли.

Я ужинал с д'Амени. Возможно, мне не хватало Терезы, и я нашел ей суррогатную замену — еще один человек с той стороны.

На столе располагался чудный французский шашлык с аккуратными кубиками мяса со стороной полтора сантиметра и длиной шампура в половину нашего. Я заказал сразу три порции. Точнее — шесть (с учетом д'Амени). К шашлыку я поставил белое бургундское «Montrachet», несмотря на то, что надпись на бутылке гласила, что его подают к рыбе или сыру. Я не очень люблю бордо, несмотря на то, что его так ценят французы — слишком терпкое.

Вообще слава французской кухни сильно преувеличена. Правда, лягушек я так и не решился попробовать, но, например, жареные зеленые кабачки не вызывают у меня ничего, кроме удивления. От огурцов неотличимо. Я долго (то есть пока меня не просветили) пребывал в полной уверенности, что французы жарят конкомбры, то бишь крупные огурцы. Есть еще мелкие — корнишоны. Их они замачивают в чистом уксусе с круглым перцем и мелкими луковицами. Для всех, у кого есть хоть слабый намек на гастрит, такую баночку с маринадом следует снабжать ярко-красной надписью «ЯД».

Месье д'Амени умял одну порцию шашлыка, аккуратно снимая кусочки вилочкой, и невозмутимо запил бургундским. Я уже ждал, что он выскажется, что белое вино к мясу не подают, но он продемонстрировал французскую вежливость и не повел бровью.

Зато высказался на другую тему.

— Месье Болотов, а вы знаете, сколько это сейчас стоит? — он обвел взглядом стол.

Честно говоря, я понятия не имел. Два с лишним года этот вопрос не волновал меня вовсе. Я не ходил по магазинам, а пользовался услугами поваров. Я не платил за еду — мне ее приносили. Но и к вопросу Шарля стоило отнестись критически: французы — самая скупая нация в Европе.

— Ну и сколько?

— Средний обед в среднем ресторане где-нибудь в предместье Парижа обходится в тысячу солидов.

— Ни хрена себе! Вы не шутите?

— Не до шуток. Цены вздуты до небес. Третий год не урожай, мы доедаем старые запасы.

— С ума сойти! И это во Франции?

— Это в Европе. В менее развитых странах — гораздо хуже. В Африке — голод.

— В Африке всегда голод.

— Не так глобально!

— Думаете, конец света? — улыбнулся я.

— Знаю, — серьезно ответил он.

— Почему? Ничего чудесного не происходит: ни падения звезд, ни гигантской саранчи, ни труб ангелов. Просто активизируются традиционные механизмы разрушения.

— Вот именно. А трубы ангелов у нас еще впереди.

— В таком случае, если древний злобный бог Яхве посылает на землю такую кару — почему вы с ним?

Шарля передернуло. Он побледнел и опустил глаза. Вздохнул.

— Господь, истинный Господь, ничего не насылает. Все происходящее — последствия деятельности Эммануила.

Я хмыкнул.

— Эммануилу это крайне невыгодно. Ни один властитель не радуется нестроениям в своем царстве.

— Я и не говорил, что он этого хочет. Но иначе невозможно. Каждый его шаг вызывает обратную реакцию. Чем больше власти он сосредоточивает в своих руках — тем больше противодействие.