— Нет, благодарю, но можно мне воспользоваться туалетом, покамы не уехали?

— Разумеется. Через гостиную, первая дверь направо. Коривышла. Рассеянно (почти что рассеянно) Лизи задвинула стакан девушки за кувшинс ледяным чаем, изготовленный из непрозрачного коричневого пластика.

— Налить вам чаю, Майк?

— Нет, благодарю, — ответил он. — Как я понимаю, вы уберётеоттуда и ковёр.

Лизи смущённо рассмеялась.

— Да. Он очень грязный, не так ли? Пятна остались послеэкспериментов Скотта с морилкой. Это была беда. — И подумала: «Извини,дорогой».

— Немного напоминают засохшую кровь. — И Майк допил чай.Солнце, горячее и подёрнутое дымкой, плыло по поверхности его стакана, и намгновение Лизи вроде бы увидела таращащийся на неё глаз. А когда Майк поставилстакан, она едва подавила желание схватить его и переставить за пластиковыйграфин, рядом со вторым.

— Все так говорят, — согласилась она.

— После самого жуткого в истории человечества пореза прибритье, — добавил Майк и рассмеялся. Лизи присоединилась к нему. И подумала,что её смех звучал почти так же естественно. Она не смотрела на его стакан. Недумала о длинном мальчике, который теперь стал её длинным мальчиком. Вообще недумала, чтобы не думать о длинном мальчике.

— Точно больше не хотите чая? — спросила она.

— Лучше воздержаться, я же за рулём. — И Майк сноварассмеялся.

Вернулась Кори, и Лизи подумала, что Майк тоже попроситразрешения воспользоваться туалетом, но он не попросил (у парней и почкибольших размеров, и мочевые пузыри, и ещё кое-что, как утверждал Скотт), чемуЛизи впоследствии лишь порадовалась: благодаря этому только девушка как-тостранно взглянула на неё, когда они уезжали с разобранной книго-змеёй вгрузовом отсеке микроавтобуса. Да, она, конечно, рассказала Майку, что видела вгостиной и нашла в ванной, рассказала по ходу долгой поездки в кампус университетМэна в Ороно, но Лизи этого не услышала. И взгляд девушки, если уж на то пошло,не был таким уж плохим, поскольку Лизи тогда не знала, что он означает, хотядевушка и похлопала себя по голове, над ухом, может, подумав, что волосырастрепались, или стоят дыбом, или ещё о чём-то. Позже (уже поставив впосудомоечную машину стаканы из-под чая, даже не взглянув на них), Лизи самапошла в ванну, по той же причине, что и девушка, и увидела полотенце, котороезакрывало зеркало. Она помнила, что занавесила зеркало на шкафчике слекарствами в ванной наверху, очень хорошо помнила, как занавесила то зеркало,но когда она проделала то же самое с этим? Лизи не знала.

Она вернулась в гостиную и увидела, что зеркало над каминнойдоской тоже занавешено — простынёй. Ей следовало заметить это по пути в ванную,как наверняка заметила Кори: слишком уж бросалось в глаза долбаное занавешенноезеркало, но, по правде говоря, в эти дни маленькая Лизи Лэндон не уделяла многовремени лицезрению своих отражений.

Лизи прошлась по первому этажу и обнаружила, что всезеркала, за исключением двух, занавешены простынями или полотенцами, а односнято и повёрнуто лицевой поверхностью к стене. Два оставшихся зеркала она тожеприкрыла, чтобы уж не останавливаться на полпути. Разобравшись с ними, Лизизадалась вопросом, а что, собственно, подумала юная библиотекарша в моднойрозовой бейсболке «Ред сокс»? Что жена знаменитого писателя еврейка, скорбит обусопшем согласно еврейским обычаям и по-прежнему в трауре? Или решила, что КуртВоннегут прав, и зеркала — не отражательные поверхности, а глазки, амбразуры вдругое измерение? И действительно, разве так она, Лизи, и думала?

«Не амбразуры — окна. И должно ли меня волновать, что именнодумает какая-то библиотекарша из У-Мэна?»

Ох, наверное, нет. Но в жизни так много отражающихповерхностей, не так ли? Зеркала — не единственные. Утром главное — не смотретьна стаканы для сока, на закате — не всматриваться в стаканы для вина. И ведькак это просто, сидя за рулём автомобиля, ненароком поймать своё отражение встёклах приборного щитка, А долгими ночами разум чего-то… иного… может обратитьвнимание на человека, если человек этот не примет мер для того, чтобы вниманияна него, точнее, на неё, не обращали. И что для этого нужно сделать? Как можно недумать об этом ином? Цитируя ушедшего от нас Скотта Лэндона, мозг — драчливыйбунтарь в шотландской юбке. Он мог… ну, зажечь огонь и сэкономить тебе спички,чего уж скрывать? Он мог повести себя так, будто в него ударила дурная кровь.

Но было и ещё кое-что. Куда более пугающее. Может, даже еслиэта тварь и не пришла к тебе, ты сама ничего не смогла бы с собой поделать ипошла бы к пей. Потому что, если ты однажды растянула эти долбаные сухожилия…если однажды твоя жизнь в реальном мире начала напоминать шатающийся зуб вбольной десне…

Она могла спускаться по лестнице со второго этажа на первый,или садиться в автомобиль, или читать книгу, или открывать журнал скроссвордами, или находиться на пороге чиха, или (mein gott, любимая, meingott, маленькая Ли-изи…) на грани оргазма — и думать при этом; «О чёрт, я неиду к… я ухожу, переношусь». Мир начал бы расплываться, и у неё возникло быощущение другого мира, который может вот-вот родиться, мира, где сладостьсворачивается и превращается в яд с наступлением темноты. Мира, который всеголишь в шаге в сторону, до которого буквально рукой подать. В мгновение ока онапочувствует, как Касл-Вью исчезает со всех сторон, и превратится в Лизи нанатянутой струне, Лизи, шагающую по лезвию ножа. А потм она снова вернётся,реальная (среднего возраста и излишне худая) женщина в реальном мире,спускающаяся по лестнице, захлопывающая дверцу автомобиля, регулирующаятемпературу горячей воды, переворачивающая страницу книги, заполняющая вкроссворде строчку восемь по горизонтали: подарок, как его называли в прошлом,слово из четырёх букв, первая — «В», последняя — «N».

Через два дня после того, как разобранная книгозмея отбылана север, в тот самый день, который портлендское отделение Национальнойметеорологической службы объявило самым жарким днём года в Мэне и Нью-Хэмпшире,Лизи поднялась в пустые рабочие апартаменты Скотта с бумбок-сом[124] икомпакт-диском «Лучшие песни Хэнка Уильямса». Послушать CD наверху проблемы несоставляло, как не составило проблемы включение вентиляторов в тот день, когдасюда приехали Любимцы Патриджа: как выяснилось, Дули всего лишь открылэлектрический щиток внизу и, переместив рычажки сверху вниз, отключил трипредохранителя-автомата, которые контролировали подачу электроэнергии в рабочиеапартаменты.

Лизи, конечно же, не знала, до какой температуры нагрелсявоздух в рабочих апартаментах, но не сомневалась, что число трёхзначное[125],Она почувствовала, как блузка начинает прилипать к телу, а лицо покрываетсяпотом, едва ступила на верхнюю ступеньку лестницы. Где-то она читала, чтоженщины не потеют, они пылают, и какая же это была чушь. Если бы Лизизадержалась наверху надолго, то скорее всего лишилась бы чувств от тепловогоудара, но надолго она задерживаться не собиралась. По радио она иногда слышалапесню в стиле кантри «Долго так жить нельзя». Она не знала, кто написал этупесню и кто пел (не старина Хэнк), но могла подписаться под названием. Не моглаона провести остаток жизни, боясь собственного отражения или того, что онамогла увидеть позади собственного отражения), и она не могла жить, боясь, что влюбой момент может потерять связь с реальностью и оказаться в Мальчишечьейлуне.