карьеристов», не было необходимости начинать чистку сразу после дискуссии. А кроме того, было непонятно, каких «карьеристов» и «бюрократов» можно было искать «в тех же вузовских ячейках, где, живя впроголодь, учится часть партийной молодежи»[958].

На заседании XIII партсъезда 26 мая 1924 года Преображенский просил быть откровенным: «Товарищи, было бы гораздо лучше, если бы эта чистка была проведена таким образом, чтобы было постановлено очистить партию от определенной части оппозиционных элементов. Тогда каждый, кто подвергся бы исключению именно за это, уходил бы из партии не как человек, опозоренный политически и морально. Его исключили за оппозицию. Он, вероятно, надеялся бы и, я думаю, не без основания надеялся бы на то, что он когда-нибудь вернется в ряды нашей партии. Он уходил бы не как „карьерист“, не как шкурник, склочник и т. п. Эта чистка проводится (это статистически можно доказать) в отношении организаций, которые в огромном большинстве как раз выносили оппозиционные резолюции. <…> Было бы лучше определенно и ясно поставить вопрос. Но в настоящее время мы видим, что те комиссии, которые проводят эту чистку, обязанные по постановлению ЦКК не чистить за оппозицию, в то же время нередко чистят за оппозицию, и перед ними такое положение: они вынуждены формально исключать товарищей из партии не за то, в чем они действительно виноваты. <…> Таким образом, я считаю, что эта ошибка вредна нашей партии, она вредна в том отношении, что вся эта операция протекала перед съездом, что она привела к тому, что часть членов нашей партии, благодаря этой операции, потеряла возможность свободно обсуждать все вопросы перед партийным съездом»[959].

Обвинения оппозиционеров были отклонены Е. Ярославским, говорившим от имени партколлегии ЦКК. Он говорил, что процедура партпроверки направлена на то, чтобы «оздоровить» партию: «Я заявляю, что в тех данных, которые сообщил тов. Преображенский, нет ни слова правды. Он был кем-то введен в заблуждение. Мы ставили во главе проверочных комиссий, когда нам надо было проверять ячейки, оппозиционеров, и мы говорили: посмотрите вот на эти ячейки, которые голосовали за вас: из кого они состоят? И мы знаем ряд случаев, когда эти товарищи, принадлежавшие раньше к оппозиции, познакомясь с составом ячеек, говорили: да, здесь надо самым основательным образом почистить. И если вы возьмете действительно вычищенных товарищей, то вы увидите, что здесь есть люди беспринципные, которые голосовали и за ЦК и в то же время держались за партию, потому что это доставляло определенные выгоды и привилегии или из каких-либо других неидейных соображений»[960].

Оценка чистки зависела от политической перспективы. Ярославский признавал, что многие оппозиционные ячейки были тщательно почищены, но искали карьеристов и упадочников, а не идеологических оппонентов. По его мнению, чуждый элемент вычищался независимо от того, за кого он подал голос во время дискуссии. Преображенский в свою очередь не оспаривал связь между политическими воззрениями и классовой принадлежностью, но исходя из того, что оппозиция, а не ЦК была совестью пролетариата, заключил, что чистка была местью возрождающейся бюрократии. «Что касается положительной стороны этой чистки, в смысле выявления злоупотреблений, то она полностью всеми приветствуется, и никто против нее не возражает, – подчеркивал Преображенский. – Но я говорю о политической чистке… как об определенном методе борьбы с оппозицией, о методе борьбы за прошлое».

Оппозиционеры и цекисты не оспаривали классового анализа в политике, они только не соглашались в том, какие партийные силы представляют пролетариат, а какие – мелкую буржуазию. Троцкий, услышав повторявшиеся в его адрес обвинения в мелкобуржуазном уклоне, ответил тем же оружием: «Чрезвычайно поучительно и вместе с тем очень тревожно, что те товарищи, которые резче, настойчивее и подчас грубее всего настаивают на том, что каждое разногласие, каждая группировка мнений, хотя бы и временная, представляет собой выражение различных классовых интересов, не хотят применять этот же критерий к бюрократизму. Между тем здесь социальный критерий уместнее всего, ибо в бюрократизме мы имеем вполне определившееся зло, явный и, бесспорно, вредный уклон, официально осужденный, но ни в какой степени не изжитый»[961].

Обращение к материалам партпроверочных и контрольных комиссий в отношении ленинградских студентов указывает на неоднозначное отношение к оппозиции в 1924 году. 27 мая 1924 года бюро Ленинградского комитета РКП(б) подчеркивало, что наказание не предусматривало отстранения от руководящей работы: «При необходимости снятия с работы членов РКП, исключаемых в связи с проверкой коллективами и комиссией по проверке, необходимо возбуждать об этом вопрос, сообразуясь с масштабами работника, перед райкомом или же перед губкомом, но отнюдь не производить самостоятельное перемещение»[962]. Орготдел Северо-Западного бюро ЦК направлял нужных для работы в Ленинграде товарищей в распоряжение Ленинградского комитета, «остальных – в те губкомы, откуда были присланы»[963].

Ленинградская губернская проверочная комиссия рассматривала апелляции студентов комвуза в июне 1924 года. Вердикты часто смягчались – вышестоящие органы отменяли решения нижестоящих[964]. «В изменение решения районтройки», увидевшей в Арулине Михаиле Саломоновиче человека «с мещанским укладом», его оставили членом РКП. Горохов просил контрольную комиссию 11 июня 1924 года пересмотреть постановление районной комиссии: «Может, есть у меня партневыдержанность, но неужели я вреден партии?» Горохов был для партии сохранен[965]. А вот исключение Хая Вульфа Самойловича, «интеллигента» и «чуждого элемента», было утверждено[966]. Отклонили апелляцию и студента комвуза Давида Когана – он проявлял рецидивы своего прошлого в Бунде и вызывал «сомнение в идейной партийности»[967].

В марте 1924 года ЦКК разослала циркуляр с требованием внимательного отношения к коммунистам, которым грозит исключение из партии. Указывалось, что те товарищи, которые не могли присутствовать при разборе дела и остались не удовлетворены решением, вправе требовать повторного рассмотрения дела в их присутствии[968]. Последние телефонограммы с послаблениями «грозят свести проделанную работу на нет», жаловались в Ленинградском государственном университете. Партбюро постановило «работу, проделанную партпроверкомиссией, признать целесообразной и коренной пересмотр ее считать недопустимым»[969]. Но вопреки такого рода протестам в среднем по стране 55 % всех исключенных было восстановлено в правах членов партии[970]. Некоторым было разрешено восстановиться после истечения срока, другим вернули партбилеты «без наложения партвзыскания»[971].

Разбирая апелляции исключенных студентов комвуза, контрольная комиссия Центрального района далеко не всегда сталкивалась с политическими формулировками. Брыкин Николай Александрович привлекался за «венчание в церкви, за взяточничество, за растрату и картежную игру». О его венчании слышали от его товарищей: «Женился на дочери купца, ребенка крестил в 1923 году в церкви. Об этом говорила его жена – в полном смысле слова мещанка, Брыкин у нее