комиссия Временного правительства, перед которой он будет разыгрывать роль главного разоблачителя черных сил и Распутина. «Все мы думали, что он имеет силу через Вырубову и царицу. Только в течение октября и ноября стало выясняться его влияние на царя непосредственно… Царя звал папой. Царицу мамой. Говорил всем «ты». Забота и внимание к нему со стороны царицы было особое: его рубашки были ею вышиты, шелковые, крест был золотой на золотой цепи, и застежка была с буквой Государя. Разговор Распутина с царем и царицею был твердый, уверенный». Правда, Протопопов тут же оговаривался: «Я никогда их вместе не видал»[1265].

Александра Федоровна реально подвигала мужа учитывать мнение Распутина. «Слушайся нашего Друга, верь ему, его сердцу дороги интересы России и твои», — писала она царю. Или позднее: «Не забудь держать при себе икону нашего Друга как благословение для ближайшего наступления»[1266].

Полагаю, самого Николая не надо было долго уговаривать встречаться с Распутиным. Император как-то поделился с Дедюлиным: «Он просто добрый, религиозный, прямодушный русский человек. Когда тревоги или сомнения одолевают меня, я люблю поговорить с ним и неизменно чувствую себя потом спокойно»[1267]. В то же время из переписки очевидно, что Николай порой скептически относился к советам Друга и к его святости, уважая, однако, чувства жены. А сама она порой стеснялась своей навязчивости в связи с Распутиным. Вот, например: «Не сочти меня помешанной за мою бутылочку, но наш Друг прислал ей (Вырубовой — В. Н.) вина со своих именин, и все мы выпили по глотку, а это я отлила для тебя, — кажется, мадера. Я проглотила Ему в угоду (как лекарство), ты сделай то же, пожалуйста, хотя бы тебе и не понравилось…»[1268]. Николай — совсем не чуждый мистицизма — воспринимал Распутина, похоже, в том же качестве, в котором, скажем, Рональд Рейган или Борис Ельцин воспринимали свои астрологические службы. И, конечно, царь полагал это частным делом, которое никого не должно касаться. И он считался с женой. «Если бы Император был наделен менее глубоким религиозным чувством, то Он смог бы (если мы встанем на точку зрения обывателя) убедить свою супругу реже видеться с Распутиным, — подмечала фрейлина Александры Федоровны Юлия Ден. — Но Он не пытался вмешиваться в вопросы, имеющие отношение к религии, возможно, помня, с каким самоотвержением Она отказалась от веры своих отцов, прияв святое Православие — религию Своего Нареченного»[1269].

Следует также подчеркнуть, что и Александра Федоровна вовсе не являлась какой-то марионеткой в руках Распутина, у нее были и собственная повестка дня, и собственные убеждения. Внучка самой великой английской королевы, она генетически тянулась к политике, которая была у нее в крови, и, если бы не болезнь сына, предавалась бы ей куда более активно. А так в ее мыслях — и в переписке с мужем — здоровье детей, наследник, их температура занимают куда большее место, чем дела государства. В политику Александру, как и всю страну, втянула война. И скандальный шум вокруг ее имени. Когда Николай принял пост Главнокомандующего, императрица сразу же его уверила в своей способности влиять на Горемыкина и правительство: «Дружок, я здесь, не смейся над своей глупой, старой женушкой, но на мне надеты невидимые «брюки», и я смогу заставить старика быть энергичным. Говори мне, что делать, пользуйся мной, если я могу быть полезной. В такие времена Господь дает мне силы, потомучто наши души борются за правое дело против зла»[1270]. Император против этого не возражал. «Да, действительно, тебе надо быть моими глазами и ушами там, в столице, пока мне приходится сидеть здесь, — писал он из Ставки. — На твоей обязанности лежит поддерживать согласие и единение среди министров — этим ты приносишь огромную пользу мне и нашей стране!»[1271].

По своим взглядам царица была большей монархистской, нежели сам Николай. Дарование Основных Законов она продолжала считать ошибкой, которая осложняла жизнь и была способна создать большие проблемы наследнику. «Не забудь, что ты есть и должен оставаться самодержавным императором! Мы еще не подготовлены для конституционного правительства. Н. (великий князь Николай Николаевич — В. Н.) и Витте виноваты в том, что Дума существует, а тебе она принесла больше забот, чем радостей… Ради Бэби мы должны быть твердыми, иначе его наследие будет ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, он сам будет господином»[1272].

Императрица была крайне оскорблена скандалом вокруг нее и Распутина. «Ее моральная чистота, ее понятие о престиже Царской власти и неприкосновенности ореола ее неизбежно влекли ее к тому, чтобы отнестись к этому не иначе, как с чувством величайшей остроты и даже обиды, — свидетельствовал Коковцов. — На ее верование в то, что каждому дано искать помощи от Бога там, где он может ее найти, на ее искание утешения в величайшем горе, которое постигло Государя и ее в неизлечимой болезни их Наследника, их единственного сына и продолжателя династии, на их надежду найти исцеление в чуде доступном только Богу, там, где наука открыто бессильна, — совершено, по ее понятию, самое грубое нападение, и святость их домашнего очага сделалась предметом пересуд печати и думской трибуны»[1273]. Своим либеральным хулителям она отвечала полной взаимностью. «Гучков очень болен; желаю ему отправиться на тот свет, ради блага твоего и всей России, — поэтому мое пожелание не греховно», — писала Александра мужу в начале 1916 года. В деятельности Земгора и ВПК она особого проку не видела, с большой ревностью относилась к их восхвалению в прессе и общественных кругах. «Ты не должен больше выражать им свою благодарность, нужно под каким-нибудь предлогом теперь же опубликовать сведения относительно всего, что ими делается и, главным образом, то, что ты, т. е. правительство, даете им средства, а они свободно растрачивают их — это твои деньги, а не их собственные»[1274], — не без оснований возмущалась императрица.

Какова была ее действительная роль в подборе и расстановке кадров, действительно ли она (а через нее Распутин) тасовали министерскую колоду? То, что Александра Федоровна постоянно крутила в голове и на бумаге кадровую колоду, сомнений никаких нет. В ее переписке с супругом мелькают десятки, если не сотни имен. И она откровенно говорит о причинах кадровых затруднений, главная из которых — низкое качество элиты. «Нет настоящих «джентльменов», — вот в чем беда — ни у кого нет приличного воспитания, внутреннего развития и принципов, — на которых можно было бы положиться»[1275]. Она вмешалась в