общественные организации, не может быть нашим товарищем. Говорят, притом, об участии в вашем назначении Распутина!». Тут же вступил Шингарев: «Зачем вы вступили в министерство, главой которого является Штюрмер — человек с определенной репутацией предателя… В ваше назначение освобожден другой предатель — Сухомлинов… Вы явились к нам не в скромном сюртуке, а в мундире жандармского ведомства»[1237]. И так далее, и так далее.

К приговору думских лидеров в отношении правительства присоединился и Земгор. 29 октября 1916 года князь Львов информировал Родзянко: «Председатели губернских земских управ пришли к единодушному убеждению, что стоящее у власти правительство, открыто подозреваемое в зависимости от темных и враждебных России влияний, не может управлять страной и ведет ее по пути гибели и позора». Лидер земства уверил спикера Думы в полной поддержке народных избранников в их борьбе за правительство, способное «объединить все живые народные силы»[1238].

А 30 октября 1916 года Васильев в подготовленной для Протопопова сводке об общественных настроениях докладывал: «К началу сентября месяца сего года среди самых широких и различных слоев столичных обывателей резко отметилось исключительное повышение оппозиционности и озлобленности настроений. Все чаще и чаще начали раздаваться жалобы на администрацию, высказываться резкие и беспощадные осуждения правительственной политики. К концу означенного месяца эта оппозиционность настроений, по данным весьма осведомленных источников, достигла таких исключительных размеров, каких она, во всяком случае, не имела в широких массах даже в период 1905–1906 гг.». Что спецслужбы не прогнозировали, так это попытки свержения режима. В подготовленном в то же время докладе сказано, что «в связи с неимением у революционеров оружия для вооружения боевых дружин» близкие революционные выступления выглядят неосуществимыми[1239].

С позиций сегодняшнего дня представляется очевидным, что нараставший политический кризис требовал от Николая решительной реакции — либо установления диктатуры (что вполне укладывалось бы в логику военного времени), либо действительно создания ответственного перед Думой правительства. Но император не решился ни на то, ни на другое. Почему?

Полагаю, ключ к ответу в том, что царь жил Ставкой и фронтом, опрометчиво обращая мало внимания на положение в столицах. Он полагал, что страна с ним, а что до бузотеров в Москве и в Питере, то они погоды не сделают. Он видел пользу в Думе, которую, по его собственным словам, создавал «для уничтожения средостения бюрократии и для контакта», а потому был глух к призывам правых обойтись без представительных органов. «Ненормальные условия военного времени требовали «диктатуры», в форму которой выливалось управление в Западной Европе даже искони демократических стран, — подчеркивал Сергей Мельгунов. — Но там диктатура появилась как бы с согласия общественности, в России таковая могла быть только диктатурой наперекор общественности»[1240]. Николай — не диктатор по природе — не хотел обострять свои и без того непростые отношения с элитой.

Что же касается перехода к парламентскому правлению, то, во-первых, царь идеологически не был сторонником представительной монархии. Во-вторых, как мы видели, он не собирался предпринимать каких-либо кардинальных реформ до победы, которая уже виднелась на горизонте. В-третьих, мне не известен в принципе ни один пример либерализации политического режима во время серьезной войны. Крушения режимов — да, а вот либерализации — не припомню. Наконец, император слишком хорошо знал всех тех, кто требовал власти для себя. Он мог быть твердо уверен в их полной нелояльности, которую они демонстрировали не один год. Зная обо всех антиправительственных высказываниях, Николай имел все основания считать оппозицию скорее изменниками, чем патриотами, как оценили бы подобную риторику и деятельность лидеры любой другой воевавшей страны. И он не сомневался в очевидной некомпетентности потенциальных министров, которая проявлялась в работе Думы, Земгора, ВПК и других цитаделей альтернативного правительства. И весь мир вскоре получит подтверждение этой несостоятельности, когда правительство Львова, Гучкова и Милюкова не удержит власть и двух месяцев.

Эмигрантский исследователь Виктор Кобылин, отличающийся повышенной эмоциональностью, представлял себе идею ответственного правительства в том, чтобы «передать Государю власть добровольно Государственной думе, а Самому стать конституционным Монархом, то есть открывать выставки породистых (и непородистых) кроликов, читать «тронную» речь, то есть шпаргалки, написанные Гучковым, Милюковым, а может быть, и Керенским или Савинковым, и быть верным исполнителем всех предначертаний международной биржи. Это в лучшем случае. А на самом деле, вероятнее всего, монархия была бы заменена, как «отсталая и не прогрессивная» форма правления, демократической или, скажем, «народно-демократической» республикой»[1241]. Как, собственно, и произошло. Полагаю, подобный сценарий Николай рассматривал, и он бы его устроил, если бы речь шла просто о спасении жизни своей и семьи. Но вплоть до 2 марта 1917 года он куда более оптимистично оценивал ситуацию и полагал, что можно спасти и Россию, будущего которой он не видел без монархического начала и без ее государственных столпов, и свою семью.

Николай занимался делом, которое считал основным — осуществлял функции Верховного главнокомандующего. На внутреннем фронте он пытался демонстрировать свою волю, неподвластность требованиям Думы и, в то же время, лавировать, идя на точечные уступки требованиям оппозиции. В результате произошло то, что вошло в историю под названием министерской чехарды. Всего с осени 1915 по февраль 1917 года сменилось четыре премьера, пять министров внутренних дел, три военных министра, что, конечно, исключительно непродуктивно во время войны. Кроме того, такая кадровая политика воспринималась как утрата контроля над ситуацией.

И вела к утрате.

Темные силы: Распутин и Александра

Все организаторы революционного свержения императорской власти объясняли и оправдывали свою деятельность стремлением спасти страну от прогерманской клики во главе с Александрой Федоровной и Распутиным, которая определяла политику страны и сознательно вела ее к поражению.

В связи с этим существенно ответить на несколько вопросов. Был ли Распутин так зловещ и влиятелен, как это принято было считать в либеральных кругах? Сильно ли он воздействовал на императрицу и императора? Насколько прогермански ориентированы были Александра Федоровна, Распутин и их круг? И существовал ли тот заговор императрицы, который так ярко изобразил советский граф Алексей Толстой в своей одноименной пьесе, где в клику, якобы руководившую страной, стандартно зачислял также Анну Вырубову, князя Андроникова, Манусевича-Мануйлова, доктора Бадмаева и других?

Начну с последних, персонажей менее значимых. Фрейлина императрицы Танеева-Вырубова, которую молва объявляла распутной интриганкой, была дочерью главноуправляющего Собственной Его Величества канцелярией, композитора и коллекционера Александра Танеева. С императрицей она сблизилась на почве любви к музыке. Была большой почитательницей Распутина, особенно после железнодорожной катастрофы, когда врачи сочли Вырубову обреченной и от нее отказались. Распутин уверил, что та будет жить