Иолай вдруг успокоился.

И спокойствие это, ледяное, боевое спокойствие очень ему не понравилось.

— Ну и что из этого следует, тетя? — он усмехнулся, и при виде этой усмешки замолчавшей Деянире показалось, что она зря разоткровенничалась с этим человеком, на которого у нее были свои виды.

— А то, что лишь материальный достаток способен обеспечить мне и моим детям (Иолай про себя отметил это повторное «МОИМ детям») достойное будущее! И добыча, полученная Гераклом после взятия Ойхаллии, отнюдь не окажется лишней! Разве я виновата, что боги послали мне знаменитого, но безумного и немолодого мужа, и теперь бедной Деянире приходится думать за двоих?! Ну скажи, Иолай, — виновата, да?!

Деянира раскраснелась, черные глаза ее блестели, полная грудь порывисто вздымалась — она была весьма хороша в этот миг, но еле различимая жилка расчетливости, бившаяся где-то в глубине зрелой опытной женщины, заставляла Иолая думать, что все это — умелое представление.

И жена Геракла только и ждет, когда он протянет к ней руки.

Он не двинулся с места.

Напротив, закинув ногу за ногу, он хладнокровно разглядывал ее, вспоминая сплетни фессалийцев, что Геракл, как сын Быка, спит со всем, что движется (скорее всего он просто не замечал разницы между женщинами, забиравшимися в его ложе); но и жена Геракла не уступает мужу на поприще Эроса, в отличие от супруга прекрасно различая мужчин, как в одежде, так и без.

…МНЕ И МОИМ ДЕТЯМ…

— …Но на этот раз ты ошибся, многомудрый Иолай, — румянец сошел со щек Деяниры, и блеск в ее глазах медленно померк. — Я не гнала Геракла в поход на Ойхаллию. Он сам собрался воевать. И даже слушать не захотел ни меня, ни Кеика, когда мы втолковывали ему, что Эврит Ойхаллийский давным-давно умер. «Я должен убить Эврита! — заявил твой упрямый дядя. — Он не отдал мне мой законный выигрыш. Он умрет». Через месяц Геракл и люди Кеика двинулись на Эвбею. Что ж, я не возражала… да и с чего бы?

«Эврит?! — пронеслось в голове у Иолая. — Неужели… да нет, чушь! Я бы знал… Просто Геракл спутал прошлое с настоящим. А эта кобыла не возражала, да и Кеик не возражал — еще бы! Отчего б не пограбить Ойхаллию, прикрываясь, как щитом, именем Геракла?! Святое дело!»

В дверь гинекея постучали.

— Войдите! — крикнула Деянира.

Вошедшего воина Иолай узнал не сразу — долговязый запыхавшийся детина в кожаном доспехе и легком сдвинутом на затылок шлеме.

— Иолайчик! — завопил детина на весь гинекей и полез обниматься. — Родной! А я отсюда к тебе собирался, с радостной вестью! Ой, как здорово!

Теперь не узнать Лихаса было невозможно — так орать умел только он.

— Да погоди ты! — Иолай сжал Лихаса в объятиях чуть крепче положенного, и тот стал жадно хватать ртом воздух, перестав кричать в самое ухо. — Давай по порядку! Ойхаллию взяли?

— Понятное дело! — счастливо хрипел Лихас, тыкаясь колючей бородой в лицо Иолаю. — Они нам сами ворота открыли!

— А… Эврит?

— Что — Эврит? Ты что, Иолайчик, тоже умом двинулся? Какой Эврит?! Ну вы прямо как сговорились…

Иолай облегченно вздохнул и отпустил Лихаса.

— Добычи, добычи-то — валом! — тарахтел опомнившийся гонец. — Пленники, пленницы… не поверишь, Иолайчик — мы там эту горе-невесту прихватили! Иолу! Геракл приказал ее отдельно содержать и не обижать — содержим, не обижаем, все как положено… Эй, Иолайчик, ты куда?

— Домой, — бросил Иолай от дверей. — Жди меня здесь, Лихас! Я смотаюсь в Филаку, предупрежу своих — и сразу сюда! Вместе на побережье поедем! Ты только дождись меня, парень! Слышишь?!

— Да какая Филака, тут пути-то до нашего лагеря — полдня, не больше… — начал было Лихас, но Иолай уже выбежал из гинекея.

Гонец только развел руками, повернулся к Деянире и принялся отвечать на ее вопросы.

Правда, он ожидал вопросов о здоровье Геракла или о размере захваченной добычи — а рассказывать пришлось в первую очередь о горе-невесте Иоле.

Долго рассказывать.

Подробно.

И с каждым словом Деянира мрачнела все больше.

В Филаке Иолай застрял не на день, как предполагал, а на четыре.

У Лаодамии в очередной раз сорвалась беременность; жизнь жены была вне опасности, но Иолаю, утешавшему плачущую Лаодамию, пришлось окончательно смириться с тем, что у них не будет детей.

Потом к басилею Акасту по делу, связанному со спорными участками пахотной земли, приехал один из фессалийских правителей, которого звали Филоктетом, — и Иолаю понадобились сутки пьянства с этим самым Филоктетом, жадно слушавшим байки о былых походах Геракла, чтобы спор об участках решился выгодным для Филаки образом.

За последнее десятилетие Иолай успел забыть, что это значит — опаздывать.

Пришлось вспомнить.

…Разбудили его среди ночи. Наспех одевшись, он выбежал во двор — и услышал от присланного из Трахин вестника историю случившейся трагедии.

Захлебываясь, вестник поведал о том, как Деянира, не дождавшись Иолая, послала Лихаса вперед, в лагерь мужа, передав с ним праздничный хитон для принесения необходимых жертв в честь победы. Следующие два дня Деянира была хмурой и вспыльчивой, то и дело била служанок, кричала на детей и челядь, а потом и вовсе заперлась в покоях, никуда не выходя.

Наконец из лагеря Геракла, расположившегося у подножия горного кряжа Оэты, на колеснице примчался бледный как смерть гонец — не Лихас, другой, из доверенных людей Кеика.

Со слов гонца стало ясно, что великий Геракл, надев присланный хитон и став приносить жертвы, вдруг впал в безумие. Едва кровь зарезанного теленка хлынула ему на одежду — сын Зевса стал озираться по сторонам, заметался, словно в поисках выхода, отшвырнул подбежавшего к нему Лихаса (тот упал со скалы и разбился насмерть) и стал рвать на себе одежду, крича, что он смертельно ранен.

Одна из служанок Деяниры — когда гонец дошел до эпизода с хитоном — вдруг истерически завизжала и принялась кричать на весь двор, что у ее хозяйки хранился кувшинчик с кровью кентавра Несса, убитого отравленной стрелой Геракла; и, дескать, она сама видела, как Деянира, сгорая от ревности к незнакомой Иоле, натерла этой ядовитой кровью посылаемый мужу хитон — льняной, темно-коричневый, с кудряшками синих волн по подолу.

Сама же Деянира холодно выслушала обвинение, поднялась в гинекей и — никто и не подумал ее остановить — упала на хранившийся в ее сундуке меч.

Чем и подтвердила справедливость выдвинутого против нее обвинения.

— Сумасшедшие! — Иолай махнул крутившемуся рядом возбужденному Филоктету, чтобы тот велел запрягать. — Безумцы! Какая справедливость?! Если хитон был натерт ядом, убивающим при прикосновении, — то почему сама Деянира не умерла первой? Она что, в рукавицах из бычьей кожи хитон натирала?! И где вы видели кровь, которая бы не высохла за два года?!