– Любой сделать может. Нож к кончику приставил, стукнул чем тяжелым сверху, чтоб надрез получился, а потом – другой, крест-накрест. Вот и «дум-дум», – влез очень уместно хмурый Бендеберя.

– Вот, точно так, – обрадовался лейтенант внезапной подмоге. – А в пристрелочной все сложнее – в носовой части взрывчатое вещество, пентрит, потом перегородочка, а в перегородочке – капсуль. А задок пули – как трубочка, и там ударник стоит. Вот, к слову, в банке – видите?

Березкин залез пальцами в закопченную банку и вытянул действительно сохранившуюся целой заднюю часть пули. Показал всем, что там посередке – дырочка. Потом подцепил ногтями коротенький – в полсантиметра – стерженек с острым носиком и попытался его в дырочку запихнуть. Уронил все на траву, полез поднимать, но комиссар удержал его за плечо.

– Не стоит, товарищ лейтенант, поняли мы. При выстреле ударник назад отходит, при ударе о цель – двигает вперед. Колет капсуль, а тот поджигает взрывосмесь. Хитро придумано!

– Совершенно верно! Только не ударник отходит… А впрочем, не важно, – кивнул лейтенант, который отлично помнил, что на самом деле никуда при выстреле не оседает ударник. При выстреле оседает предохранительная разрезная трубка по ударнику, освобождая ему ход вперед при ударе о преграду. Но лезть в эти детали сейчас он посчитал лишним.

– Представляю, какие от такой пульки дыры, – задумчиво заметил пышноусый.

– Да, паскудные раны, – кивнул Бендеберя.

– Точно, – согласился и Середа.

– Довелось видеть?

– Угу. Хрен чем перевяжешь. Да и в бою неприятно: оно ж, когда рвется – сами слыхали, – словно стреляет кто.

– Помнится мне, что запрещены такие пульки. По всяким там хаахским и женевским конвенциям, – поглядел на своего комиссара командир партизанского отряда.

– Гражданских, раненых и военнопленных убивать по конвенциям тоже запрещено. А ничего, убивают запросто, – заметил комиссар.

– Нам преподаватель говорил, что запрещено их по живой силе применять. Потому разрешено стрелять по технике, неодушевленным предметам и для определения расстояния. Еще их артиллеристы пользуют, когда стреляют не снарядами, а с вкладышами в стволы, – заметил менторским тоном лейтенант.

– Пристрелочная – в смысле выстрелил и глянул, куда упала? – поглядел на него комиссар.

– Точно так.

– Ну тогда понятно. Стреляли якобы для пристрелки, а кто там случайно оказался – сами виноваты; кто не спрятался – пулеметчик не виноват. Так выходит?

– Да, выходит, что так.

– Брехня. В Первую мировую и потом их снайперы и пулеметчики такими за милую душу лупили. И видели, куда лупят. И сейчас видят. Сволочи, – зло сказал ефрейтор.

– Да, налицо типичное капиталистическое лицемерие, – кивнул комиссар.

– А вы где про такие пули узнали? – спросил Березкин своего подчиненного.

Тот невесело улыбнулся этакой волчьей ухмылкой и неожиданно выдал:

– И по мне стреляли, и сам стрелял. У австрияков такие пули еще тогда были. Против них москали возражали – отсюда и конвенции эти. У поляков тоже такие патроны имелись. Зато, если ты таким хоть куда вражине угодил, – все, отвоевался. Полезные в бою штучки.

Все посмотрели на стоящий у их ног ящик со смертоносной начинкой несколько иными глазами.

– Патроны с пулями с разрывным снаряжением в тридцатые годы были также в арсеналах Польши, Чехословакии, Венгрии, Испании, Аргентины, США, Италии и Японии, – несколько заученно и отстраненно сказал лейтенант.

Леха подумал, что был Березкин ботаном и зубрилой. Так сказать, военным ботаном.

Некоторое время все молчали.

– Так!.. – словно крякнул командир партизан. – Значит, вот что. Вечером, как договорились, ты, комиссар, на митинге и про пульки эти немецкие скажешь. Вы, лейтенант, отберите бойца из проходящих у вас обучение, кто лучше всего на снайпера годится, – будете его натаскивать особе. Суркова, пожалуй?

– Точно так. Сурков годится лучше других.

– Вот, значит, ему немецкую винтовку и дайте. И надо будет пристреляться, чтоб привык. Завтра готовимся, потому изучите с ним матчасть, а во время рейда, – это слово пышноусый выговорил со смаком и значением, – во время рейда найдите возможность, чтобы пристрелял оружие и привык к нему. Чтоб использовать боевую обстановку. Вопросы есть?

Вопросов не было, и пышноусый величественным жестом отпустил подчиненных.

Вечером всех свободных от караула партизан собрали на полянке для проведения митинга. Красноармеец не любил таких мероприятий, считал, что время можно провести и с большей пользой, но выбора тут не было. Впрочем, разместились все привольно, кто лежа, кто сидя, с удобствами, даже курить разрешили. Комиссар дождался тишины и начал привычное: про роль партии, про то, как отражать нападение злобного капиталистического врага, и тому подобное. Вроде бы начал говорить про интернациональное самосознание, и Семенов уже ожидал, что опять понесется надоевшая за время службы чушь о том, что немецкие рабочие и крестьяне вот-вот повернут свои штыки против своих немецких же угнетателей, отчего бойца стало привычно клонить в сон, но тут совершенно неожиданно комиссар «развернул коней»:

– Как говорит наш вождь и учитель товарищ Сталин об украинском национализме: «Нет, мы правильно поступаем, что так сурово караем националистов всех мастей и расцветок. Они лучшие помощники наших врагов и злейшие враги собственных народов. Ведь заветная мечта националистов – раздробить Советский Союз на отдельные «национальные» государства, и тогда он станет легкой добычей врагов»[151]. Понимаете, товарищи? Национальная рознь – вот на что ставят гитлеровцы! Сами они Европу объединили против нас, а нам стараются устроить рознь! Поодиночке нас проще сожрать!

Партизаны неопределенно загудели.

Комиссар кивнул головой, как бы соглашаясь, и продолжил:

– Дорогой товарищ Сталин это сказал еще в мае этого года! Прозорливый вождь отчетливо и прямо указал нам на то, с чем мы столкнулись сейчас! Мы видим, что кое-где отдельные отщепенцы и предатели советского народа подняли свои змеиные головы! Холуи кинулись служить новым господам.

– Тютенькались с хохлами, баловали их, вот и получили… – пробурчал очень тихо сидевший рядом с Семеновым пожилой хмурый мужик.

– Что?.. – шепотом спросил боец.

– Надавали, говорю, хохлам всякого хорошего, задарма и на халяву. А что даром пришло – того люди не ценят. Одной землицы сколько просто так прирезали – Окраина, считай, вчетверо больше стала! И все за наш счет! – буркнул непонятное мужик и тут же заткнулся, как только сидевшие впереди стали оглядываться.