Государственная измена, измена родине, распутство, сводничество, аборт, скаредность — н-да, есть ли хоть одно человеческое преступление, каким не обременил себя мой подзащитный, в каком он не участвовал? Высокий суд, господа, я не в состоянии защищать такого преступника. В подобных случаях я слагаю с себя мантию защитника. Я сам, защитник, не могу не стать обвинителем и настоятельно заявляю: пусть восторжествует справедливость, самая суровая справедливость. Слегка изменив известное высказывание, могу лишь сказать: Fiat justitia, pereat mundus![41] Никаких оснований для смягчения наказания этому преступнику, который не заслуживает называться человеком!

С этими словами защитник, к всеобщему удивлению, поклонился и снова сел, тщательно подтянув брюки. Бросил оценивающий взгляд на свои ногти и принялся тихонько потирать их друг о друга.

После короткого замешательства председатель спросил обвиняемого, желает ли он сказать что-либо в свою защиту. Но как можно короче.

Отто Квангель, придерживая брюки, сказал:

— Мне в свою защиту сказать нечего. Но я бы хотел искренне поблагодарить адвоката за его защитительную речь. Наконец-то я понял, что такое нерадивый адвокат.

И Квангель под бурный ропот остальных снова сел. Адвокат перестал полировать ногти, встал и небрежно заявил, что не станет выдвигать протест против подзащитного, ведь тот просто лишний раз доказал, что является неисправимым преступником.

В эту самую минуту Квангель рассмеялся, впервые после ареста, нет, впервые с незапамятных времен, рассмеялся весело и беззаботно. Его вдруг поразила смехотворность ситуации: эта преступная шайка всерьез норовит заклеймить его как преступника.

За неподобающую веселость председатель резко призвал обвиняемого к порядку. Хотел было назначить Квангелю еще более суровые наказания, однако вспомнил, что вообще-то уже наложил на него все мыслимые наказания, осталось только удалить его из зала суда, но, если оглашать приговор в отсутствие обоих обвиняемых, эффект будет слабоват. И он решил смягчиться.

Суд удалился для вынесения приговора.

Большой перерыв.

Большинство, как в театре, вышли покурить.

Глава 66

Судебное разбирательство. Приговор

Согласно инструкции, двум полицейским, охранявшим Отто Квангеля, надлежало на время перерыва препроводить узника в небольшую камеру ожидания, предусмотренную для этой цели. Поскольку же зал почти совершенно опустел, а вести заключенного в падающих брюках по множеству коридоров и лестниц было весьма затруднительно, они решили закрыть глаза на это предписание и теперь разговаривали, стоя на некотором расстоянии от Квангеля.

Старый сменный мастер подпер голову руками и на несколько минут вроде как погрузился в полудрему. Семичасовые слушания, во время которых он ни разу не позволил себе отвлечься, измучили его. Призрачные картины плыли перед его взором: когтистая лапа председателя Файслера, которая то сжималась, то разжималась, защитник Анны, ковыряющий в носу, маленький горбун Хефке, пожелавший взлететь, Анна, которая, покраснев, сказала «восемьдесят семь» и глаза которой сверкали таким веселым превосходством, какого он никогда за ней не замечал, и множество других картин, множество… других… картин…

Квангель устал, так устал, надо поспать, хотя бы пять минут…

Он положил на стол локоть, а на него голову. Задышал ровно и спокойно. Всего лишь пять минут крепкого сна, короткие минуты забвения.

Но он тотчас проснулся. Что-то в этом зале разрушило желанный покой. Широко распахнутыми глазами он огляделся по сторонам, и взгляд его упал на отставного советника апелляционного суда Фромма, тот стоял у барьера и вроде как делал ему знаки. Квангель еще раньше заметил старика, ведь от его напряженного внимания, кажется, вообще ничего не укрылось, но при множестве волнительных впечатлений этого дня он не особо наблюдал за бывшим соседом по Яблонскиштрассе.

Теперь советник, стало быть, стоял у барьера и делал ему знаки.

Квангель бросил взгляд на полицейских. Они стояли шагах в трех от него, ни один прямо на него не смотрел, оба увлеклись весьма оживленным разговором. Квангель как раз услышал:

— И тут я цап этого малого за шкирку…

Сменный мастер встал, крепко подхватил брюки обеими руками и шаг за шагом прошел вдоль всего барьера к советнику.

Тот стоял опустив взгляд, словно и не видел приближающегося арестанта. А потом — Квангель был всего в нескольких шагах от него — советник быстро отвернулся и между рядами стульев направился к выходу. Но на барьере остался белый сверточек, маленький, меньше катушки ниток.

Одолев последние несколько шагов, Квангель схватил сверточек и спрятал сперва в ладони, а затем в кармане брюк. На ощупь что-то твердое. Он обернулся — полицейские пока что не заметили его отлучки. Дверь зала суда закрылась, советник апелляционного суда исчез.

Квангель двинулся в обратный путь, к своему месту. Он разволновался, сердце билось учащенно, ведь это приключение едва ли кончится добром. И ради чего старый советник пошел на такой огромный риск, ради чего подсунул ему сверточек?

Квангелю оставалось до места три-четыре шага, когда один из полицейских вдруг увидел происходящее. Испуганно вздрогнув, он в замешательстве посмотрел на пустой стул Квангеля, словно хотел удостовериться, что обвиняемого там вправду нет, а потом чуть ли не с ужасом выкрикнул:

— Что вы там делаете?

Второй полицейский тоже всполошился, уставился на Квангеля. В замешательстве оба стояли как вкопанные, даже не думали тащить арестанта на место.

— Мне бы в уборную, господин полицейский! — сказал Квангель.

Полицейский быстро успокоился, только буркнул:

— Так чего один-то поперся? Докладать надо!

Он еще не договорил, а Квангель вдруг подумал, что ему хочется, чтобы его вывели, как Анну. Пусть их оглашают свой приговор без обоих обвиняемых, удовольствия им от этого порядком поубавится. Ему, Квангелю, приговор совершенно неинтересен, он его и так знает. Вдобавок он очень хотел выяснить, какую такую важную штуку передал ему старый советник.

Полицейские добрались до Квангеля, подхватили его под руки, которые держали брюки.

Квангель холодно взглянул на них и сказал:

— Гитлер, сдохни!

— Чего-о? — Оба были ошеломлены, не верили своим ушам.

А Квангель продолжил, очень быстро и очень громко:

— Гитлер, сдохни! Геринг, сдохни! Геббельс, сволочь, сдохни! Штрейхер[42], сдохни!

Удар кулака в челюсть оборвал эту филиппику. Полицейские выволокли бесчувственного Квангеля из зала.

Так вот и получилось, что председатель Файслер все-таки оглашал приговор в отсутствие обоих обвиняемых. Зря верховный судья милостиво не заметил оскорбления по адресу адвоката. И Квангель оказался прав: оглашение приговора в отсутствие обвиняемых не доставило председателю удовольствия, ни малейшего. А ведь он измыслил превосходные ругательные формулировки.

Файслер еще говорил, когда Квангель открыл глаза в камере ожидания. Подбородок болел, вся голова гудела от боли, он лишь с трудом припомнил случившееся. Рука осторожно ощупала карман брюк: слава богу, сверточек