— Ксавьера, я не буду ходить вокруг да около, я пришел насчет Ориона.

— Орион, о господи, бедняга! — воскликнула Ксавьера, удивленная, что ее никудышный муж может кого-то интересовать.

— Да, насчет Ориона. Я думаю, это он.

— Он — что?

— Он — голубь. Автор анонимных посланий.

Ксавьера вздрогнула. Из-за последних трагедий она и забыла о том случае.

— Почему ты так думаешь, Натан?

— Во-первых, ваш магазин кажется мне просто идеальным местом, чтобы затеять такую историю. Отличный наблюдательный пункт. Сидя здесь, знакомишься со всеми.

— Это и ко мне относится. Я вхожу в число подозреваемых.

— А во-вторых, это должен быть кто-то известный своей добротой и любезностью.

— Ну, в этом меня трудно заподозрить.

— Действительно. А вот у Ориона наблюдается подобная патология.

— Вот уж точно! — рявкнула Ксавьера.

— Он ведь хочет добра всем вокруг?

— Боюсь, что он на это способен, он такой неразумный…

— И можно даже сказать, что он любит всех вокруг, правда?

— Кто его знает? Он с порога благожелателен к любому встречному-поперечному. Надо, чтобы меня убили у него на глазах, чтобы он…

— Думаю, надо избежать этого опыта.

— Договорились.

— Итак, если Орион любит всех, мы можем взглянуть на эту ситуацию по-иному! Эти письма — вовсе не какой-то хитроумный план, придуманный, чтобы дать каждому стать ближе к предмету его любви. И подпись «ты угадаешь кто» не означает разных людей. Он пишет письма от своего имени. И они все одинаковые — это потому, что он действительно любит всех братской любовью. По сути, эти письма напоминают его приветствия, которые он любезно обращает ко всем подряд, переходя улицу, не глядя по сторонам.

— Как собака. Вот же я ему все время и говорю, что он глупый, как собака. А знаешь, что он мне отвечает? Что собака — лучший друг человека.

— Вот и еще одно подтверждение…

— Нужно и правда быть глупым, как собака, чтобы дружить с людьми.

— В общем, Ксавьера, у меня есть серьезные основания полагать, что это Орион. Все следы ведут к нему. Мне не хватает только одной детали.

— Какой?

— Если ты ответишь мне «да», это и будет подтверждением всему.

— Так в чем вопрос?

— Орион — левша?

— Да.

И оба, растроганные, победно уставились друг на друга.

— И что теперь делать?

— Ты ему скажешь? — спросил Натан.

— Да уж, я займусь этим делом.

— Тогда предоставлю это тебе, а то я опаздываю. — И Натан собрался уходить.

Уже в дверях Ксавьера поймала его за рукав:

— Как там Том?

— Хороший вопрос. Спасибо, что ты меня об этом не спрашиваешь.

Лицо у него стало непроницаемым, и он удалился, обходя зевак и любопытствующих журналистов.

Ксавьера не без удовольствия повторила про себя его последнюю фразу. Итак, у них с Томом тоже бывают семейные проблемы. Ее это ободрило. Иногда ей казалось, что только в «голубых» парах отношения со временем не разлаживаются; узнать, что они подвержены таким же несчастьям, как и все остальные семьи, было утешительно.

Проходя по своему магазинчику, она заметила, что пионы подвяли.

«И трех дней не простояли. Вот невезуха!»

Неправильно она выбрала себе занятие, надо было придумать другую торговлю, чем-то, что не должно быть обязательно свежим. Например, ей бы понравилось держать аптеку — тогда она знала бы, какие у кого болезни.

Она вернулась в подсобные помещения, уселась в кресло в полумраке и задумалась.

«Надо, чтоб кто-то умер, чтобы другие жили». Эта фраза преследовала ее уже неделю. Гибель Северины подсказала ей, что она должна родить этого ребенка. Это был единственный способ придать смысл тому, что случилось. Конечно, казалось, что это глупо, сложно, ужасно, но вполне очевидно. Как будто смерть ее любовницы продиктовала ей решение.

Колокольчик звякнул, и Ксавьера услышала голос Ориона и вместе с ним — мадам Риклуэ. «Ну вот, эта бабка все-таки его дождалась — теперь получит свой драгоценный букет».

Покупательница, измученная общением с Ксавьерой, наконец-то смогла купить цветы и уйти восвояси.

Орион, волосы у которого стояли дыбом вокруг лысины, подошел к жене:

— Ну как ты?

— Не знаю.

Он посмотрел на нее, несколько раз облизал губы, почесал в затылке и, глядя в сторону, воскликнул:

— Не понимаю, почему ты не говоришь мне об этом?

— О чем?

— Ты же беременна!

— Неправда. Откуда ты знаешь?

— Врач сказал мне это, когда ты упала в обморок в церкви.

Ксавьера вздохнула — ей хотелось, чтобы он думал, что она недовольна, хотя на самом деле это был вздох облегчения.

— Ладно, хорошо, я и правда беременна. И какое это имеет к тебе отношение?

Он вздрогнул, оглянулся вокруг, будто искал воображаемых свидетелей, которые подтвердили бы ему, что он не ослышался.

— Но ведь это же наш ребенок!

Она выпрямилась, задетая за живое:

— Чей это «наш»?

Ее переполнял гнев. Вот еще! Она только недавно стала считать этого ребенка своим, и он уже хочет его отнять!

— Кто тебе сказал, что он от тебя?

— Но мы с тобой вместе его сделали, Ксавьера, тогда, в машине.

— Я была в бессознательном состоянии.

— Это не меняет дела.

— А откуда тебе знать, что этот ребенок не от кого-то другого? Почему ты уверен, что у меня нет любовника?

Он вгляделся в нее, ласково улыбнулся:

— У тебя есть любовник, Ксавьера?

В этот момент она вспомнила Северину, нежность ее медовой кожи, ее гладкие плечи и шею, которая разрумянивалась, когда она покрывала ее поцелуями, — и Ксавьера упала в кресло и разрыдалась.

— Нет, у меня нету любовника, — с трудом проговорила она между рыданиями.

Он бросился ее утешать:

— Все это не важно, милая, совсем не важно.

Он долго баюкал ее, прижимая к груди, и она ему это позволила, потому что ей было спокойно и уютно вот так оплакивать Северину в его объятиях. Ей показалось, что теперь все наладится. «Да, он некрасивый и глупый, но зато он здесь, он всегда со мной», — растроганно, хоть и с неприязнью, думала она.

Он дал ей бумажный платочек. Она высморкалась.