– Дунечка, уж ладно дом, крась его в любой цвет, а мне хоть кали точку уступи… Очень уж хорошо у меня получился мат с пятого хода, когда я Котельникова уничтожил! Сию композицию успеха своего и желаю на калитке дома увековечить.

– На што это тебе? – вопросила жена.

– Не мне… для потомства назидания!

Конечно, от дома Соколова теперь ничего не осталось, но в журнале “Иллюстрация” за 1845 год был помещен рисунок, который и разложен сейчас передо мною, читатель. Калитка, ведущая в дом Соколова, была все-таки раскрашена квадратами шахматной доски, а расположение шахматных фигур точно и наглядно указывало уличным прохожим, как разбивать соперника с пятого хода.

– Дуняшечка… ангелочек ты мой, – говорил Соколов жене. – Всех бойцов столицы имперской я уже побил, отчего местные даже играть со мною боятся. Но сказывают, что в Москве проживает дворянин Кологривов, который наперед указывает: вот на этом месте доски мат сделаю… Ходят слухи, будто Кологривов с нечистой силою знается, у него фигуры сами по доске скачут, как бесенятки, а в Париже он обыграл даже великого Филидора.

– Так не давиться ж тебе от зависти! – отвечала жена…

Черт явился в самый канун дня Крещения – 5 января 1789 года. На дворе мела страшная вьюга, углы дома потрескивали от лютого мороза, а с колокольни Симеоновской церкви как раз отбили полночь – самое время, чтобы черт явился из преисподней.

Соколов трудился над партией из трактата Стамма, но решить комбинацию не мог, и в сердцах он невольно воскликнул:

– Да здесь и сам черт не разберется!

– Почему же? – злорадно рассмеялись в соседней комнате. – Нет такого дела, в котором бы черти не разобрались…

Соколов, перепуганный, стал окликать лакеев:

– Оська… или ты, Филька! Кто там есть? Сюда, сюда…

Но дверь открылась, и перед законником предстало нечто косматое с огненным взором на черном лице, а лоб чудовища был украшен кривыми завитками рогов.

– Не кричи, – усмехнулся черт, прожигая хозяина своими глазищами, – и не бойся меня. Я давно слышал о твоей громкой славе, решив на себе испытать, каково ты играешь?

Соколов не сразу обрел дар речи, спрашивая:

– Да как ты в дом-то попал, ежели ворота заперты?

– А мы, черти, умеем проникать через щели. Это, кстати, совсем нетрудно, но секретов своего благородного ремесла мы профанам не разглашаем. Начнем игру, – сказал черт, элегантно вильнув хвостом. – Время позднее, а мне к утру надобно быть в Мадриде, чтобы устраивать мерзости в королёвском Эскуриале…

Тряскими руками Соколов расставил фигуры:

– Откуда изволили прибыть, Асмодей Асмодеевич?

– Из Аравии… или не видишь, как почернело мое лицо?

Договорились играть три партии, но черт поставил условие: в случае проигрыша Соколов три года не должен играть, а еще тридцать лет не будет рассказывать о своем поединке с чертом.

– А чем я докажу, что играл с вашим сатанинским преподобием?

В руке Асмодея что-то загадочно сверкнуло:

– Я подарю тебе талисман, который достался мне от индийского брамина, потомка того дьявола, который придумал шахматы. Кстати, ты напрасно мучился над задачкой из Стамма… смотри! Мат делается с семи ходов… вот так, видишь?

Иван Алексеевич убедился, что ему повезло на партнера, упустить такой случай нельзя. Стали играть, и первую партию черт мгновенно спроворил в свою пользу. Во второй Соколов решил не сдаваться, весь в небывалом напряжении рассудка, но черт в три хода сделал ему шах и мат. В третьей партии Иван Алексеевич сам прижал черта, утверждаясь пешками в центре, а фигуры правого фланга двигал в атаку. Черт, почуяв неладное, заметался в поисках спасительных ходов, но Соколов стоял крепко и даже пожертвовал конем, дабы лишить дьявола двух его последних пешек. Через сорок ходов Соколов понял, что выигрыш останется за ним. Но тут черт проклятый, в раздумье обвив хвостом ножку стула, призадумался, а подумав, объявил:

– Делаю тебе мат – на двадцать втором ходу…

И сделал! После чего надел на палец Соколова сверкающий перстень и, победно захохотав, исчез, сказав на прощание:

– Но помни о нашем уговоре. Три года и тридцать лет!

…Иван Алексеевич овдовел в 1816 году; сам же он скончался уже в царствование Николая I, пребывая последние годы жизни в высоком звании сенатора. Человек глубоко верующий, он три года не подходил к шахматам и тридцать лет молчал о встрече с дьяволом. Кстати, у него была взрослая дочь, в браке за чиновником Петровым, и об игре с Асмодеем сенатор поведал своему внуку Саше Петрову, которому заодно уж подарил и чудесный талисман – перстень, доставшийся от дьявола.

Напрасно Саша Петров пытался доказать деду:

– Этим дьяволом мог быть только москвич Кологривов, который желал надолго похитить твою столичную славу, для чего и прикатил в Петербург под самое Крещенье, наряженный чертом…

– Нет, нет, нет, – не верил Соколов внуку, – я ведь его, нехристя, как сейчас вижу… с рогами! Глазищи у него – во такие, словно плошки. А вони-то, вони после него осталось… Ведь потом целый день комнаты проветривали!

Александр Дмитриевич Петров, внук великого шахматиста, родился на исходе бурного XVIII столетия – в деревеньке Бисерово, что близ городка Опочки на тишайшей Псковщине. Дедушка подарил младенцу шахматы, и других игрушек ребенок не знал, зато в семилетнем возрасте обыгрывал папочку, который немало тому дивился и даже фыркал обиженно, говоря жене:

– Драть бы его… чина родительского не пощадил!

Саша учился в частном пансионе Петербурга, беспощадно обыгрывая однокашников; на старости лет Петрову вспоминалось: “Детское самолюбие укоренило во мне мысль о том, что я играю лучше всех на свете и что в шахматах я так же силен, как и Наполеон на поле битвы”. Это убеждение оставалось несокрушимо до тех пор, пока дедушка Соколов не сказал ему:

– Садись напротив! Ладью свою отдаю тебе вперед.

– Желаю играть на равных, дедушка, без уступок.

– Вот обыграй меня, так и будешь на равных…

Следующая фраза Ивана Алексеевича была такова:

– Плачь, внучек, рыдай! Не стыдись – мы же родня…

Весь в слезах, внучек покинул деда, а придя домой, восстановил в памяти проигранную партию, упрекая себя в “живости и опрометчивости”. Дедушка-то орудовал одними пешками, а Саша надеялся обыграть его офицерами… Среди ночи входила рассерженная мать, разбрасывала с доски фигуры, говоря:

– Марш в постель! Не бери с деда дурных примеров…

Миновал еще год, и Саша объявил дедушке мат.

– Молодец, стервец! – похвалил внука Соколов. – Родного деда не пожалел, хоть самому плачь… экий пострел!

Саше Петрову было тогда одиннадцать годочков.