– Его забрал к себе Азраил, ангел смерти, – сказал Шамиль, свято веривший в то, что небосвод сделан из хрусталя…

Высоко в горах, где бродят холодные туманы, укрылась могила человека, любившего и долго еще любимого.

– Джани, Джани… где ты, Джани? – тосковала Лиза.

В глубокой старости она сама и рассказала эту историю племяннику своему. Это был Петр Алексеевич Оленин – ныне забытый нами писатель Оленин-Волгарь, который служил капитаном речного флота. А в советское время он командовал на Волге пассажирским пароходом “Вячеслав Менжинский”1 .

Ш а м и л ь! Когда я был школьником, его портреты помещались в хрестоматиях. Затем отношение к нему изменилось. Потом о нем замолчали вообще. Шамиль стал вроде “снежного человека”: вроде бы он есть, а вроде бы его и нету… На всякий случай я открыл том Советской Исторической Энциклопедии: библиография о нем представлена единой советской книжечкой, к Шамилю мало отношения имеющей. Все ссылки даются на дореволюционные источники. А вот их-то как раз много… Их даже очень много, ибо на Кавказе по воле Шамиля тридцать лет подряд лилась русская кровь, и не только русская: в первую очередь страдали горские народы, которые сами не знали, как им избавиться от религиозной диктатуры Шамиля и его кровожадных мюридов. На всякий случай предваряю читателя: я не испытываю к Шамилю добрых чувств – для меня он прежде всего сатрап-фанатик… Что тут еще можно добавить?

Да ничего. Надо писать, коли взялся за это дело.

О появлении Шамиля в Петербурге, как он вел себя с нищими и в пушечном арсенале, я уже сообщал в своем романе “Битва железных канцлеров”, посему повторяться не стану. Однако напомню, что имам посетил Первый кадетский корпус, где просил показать гальваномашину, о которой рассказывал ему несчастный Джемал-Эддин, и, кажется, действие электричества произвело на него должное впечатление… Шамиль сложил оружие в августе 1859 года, сдавшись со всеми домочадцами, каковых у него было немало. В правительстве сразу же возник вопрос: куда деть эту ораву? Для пребывания Шамиля избрали Калугу, тишайшую и ласковую провинцию. Имаму был предоставлен трехэтажный дом с флигелями и конюшнями, в окружении тенистого сада, с высоким забором, чтобы прохожие не могли видеть его жен и невесток. К тому времени у Шамиля было только две жены: старшая – Шуанет (Анна Ивановна) Улуханова, похищенная им армянка, и молодая – Заидат, любимица его, страшная воровка, наушница и обманщица. Именно молоденькая и вертела имамом, как ей хотелось, а 15 000 рублей, даваемые Шамилю в год на содержание семьи, почти целиком оседали в ее раздутых кошельках…

Поначалу Шамилю все казалось внове, интересно и необычно. Он с удовольствием гулял с публикой на бульваре, знакомился с калужанами, которые наперебой зазывали имама в гости, любил слушать музыку. Но не выносил музыки военной, и стоило заиграть оркестру, как он затыкал уши. В театре Шамиль абонировал ложу, но смотрел больше на публику, мало интересуясь происходящим на сцене. Зато когда приезжал в Калугу цирк, имам охотно наблюдал за вольтижерами, клоунами, акробатами.

– Баракялла (чудесно)! – восклицал он при этом.

В цирке ему переводчик не требовался. Но один лишь вид декольтированных дам приводил имама в трепетное содрогание.

– Скажите: им разве не холодно? – удивлялся он.

Своих женщин имам держал в строгости – не дай-то Аллах, если какая откроет лицо или выглянет на улицу. Впрочем, и женщины вели себя не лучше. Когда Шамили выезжали на дачу в деревню, местные крестьянки хотели купаться в речке заодно с горянками. Но жены Шамиля хватали палки и палками гнали русских баб от себя подальше… Шамиль ложился спать не позднее одиннадцати часов вечера, а вставал до восхода солнца, чтобы приступить к свершению первого намаза. Его стол был скромным: суп с клецками, пирожки с луком и компот. Если не было компота, ели молочную кашу. Имам пользовался деревянной ложкой, чтобы подчеркнуть свою бедность. Но это неправда: его кладовки ломились от серебра и золота, а Заидат алчно скупала у русских бриллианты и рубины. Принимая подарки, Шамиль спрашивал:

– Сколько платил? Почему так дешево? А можно ли верить, что здесь нет примеси лигатуры? Это разве чистое золото?

Все подаренное жадно забирала у него проворная Заидат.

Гостей в своем доме Шамиль обычно встречал словами:

– Я рад, когда гости приходят ко мне. А если они не приходят, я радуюсь еще больше, как радуется заяц, обогнавший собак, преследующих его на охоте…

Случайно в Калугу занесло моздокского купца Халатова, родича Шуанет Улухановой; на вокзале его обворовали, и он просил имама выручить его деньгами, чтобы вернуться к семье.

– Для неверных у меня нет денег, – отказал Шамиль…

Побывав в гостях у имама и присмотревшись к тому, как живет эта семейка, русские люди были изумлены:

– Как же этот старик мог держать в страхе весь Кавказ, если не способен управиться со своими родственниками?

А более опытные люди, жившие на Кавказе, хорошо знавшие нравы и обычаи мусульман, дивились другому:

– Кажется, во всем Дагестане не собрать столько религиозного фанатизма, сколько наблюдаешь его в доме имама…

Шамиль усердно хлопотал, чтобы его отпустили в Мекку, но в этом ему отказывали, а военные министры России начинали письма к имаму обязательными словами: “Светилу учености, достойному уважения Шамилю! Да будет ваша мудрость полезным поучением для других…” В одном они правы: познания Шамиля были ограничены, но, питаясь исключительно соками ислама, он основательно знал то, что написано в е г о книгах. Кстати, и в плен он сдался с книгами и арабскими рукописями. А Петербург по первому требованию имама высылал ему любую книгу. Шамиль держал их всегда обернутыми в чистенькие тряпочки.

Имам огорчался, что его не отпускают в Мекку.

– Дагестан не знает города Калуги, – говорил он, – и потому все думают, что я сослан в самое худое место на свете. Если уж нельзя мне в Мекку, так пусть я лучше живу в Москве!

Но в Москву тоже не пускали: имам даже из Калуги надоел властям своими жалобами, кляузами и попрошайничеством. За всякую ерунду он требовал от казны денег, денег и денег. Калуга нахохоталась, когда он дом ремонтировал. Ведь три раза подряд переклеивал в комнатах обои. Заидат скандалила:

– Почему у старой Шуанет обои красивее?

Ободрали обои в ее комнатах, наклеили новые, и тогда впала в истерику Шуанет Улуханова:

– Я старшая жена имама, почему все Заидат, а не мне?

– Черт бы вас всех побрал, – бранились мастеровые, снова отдирая обои от стенок, а Шамиль печально вздыхал.

– Не этсим (что поделаешь)! Ля-илль-Алла…

Самый страшный человек в доме – Кази-Магома! После гибели Джемал-Эддина он был старшим сыном имама и уже отведал вкус людской крови. Внешне гориллоподобный, мрачный фанатик с лицом закоренелого злодея, он и не скрывал ненависти к русским. Кази-Магома держал дом в железном режиме мусульманских порядков, и, если он гаркнет на рассвете: “Азима!”, все мигом вскакивали для молитвы…