Помаленьку хмель сломил царевича, и он заснул, преисполненный великих намерений и надежд.

56

Проснулись атаман с царевичем лишь поздним утром следующего дня, верней сказать, проснулся Княжич.

– Вставай, татарин, сколько можно спать, пора и честь знать. Мне по воинским делам идти надобно, а ты покуда по Искеру погуляй, погляди, как изменилась столица ваша.

На крыльцо они вышли вместе.

– Вроде выпили вчера не очень много, а башка раскалывается, мочи нет, – пожаловался Ванька.

«Ишь, какой нежный. А сам мне голову вчера едва не прострелил, хорошо еще, что пуля по шлему вскользь прошла», – с обидою подумал Маметкул, однако тут же заприметил на виске у Княжича два шрама: один едва заметный, сабельный и, видимо, довольно старый, другой был много шире да свежей. Явно лука огненного след, догадался пленник.

– Видать, тебе, шайтан, и от своих и от чужих досталось и, несмотря на годы молодые, лиха пережить действительно немало довелось.

– Иди, гуляй, да смотри, к обеду не опаздывай, а то придется снова солонину трескать, – упредил царевича Иван и быстрым шагом направился к башне, на которой еще издали приметил золоченый панцирь Ермака.

Маметкул неторопливо двинулся по давно знакомой улице. Искер почти не пострадал от казачьего нашествия, жилища не были сожжены или разграблены. Правда, вместо униженно кланяющихся ордынцев его везде встречали весело смеющиеся казаки. Поначалу царевич решил, мол, урусы насмехаются над ним, но, оглянувшись, понял – казачьи взоры устремлены на разодетую, как царица, женщину, которая величавою походкой вышагивала чуть позади него в сопровождении рассыпающегося пред нею мелким бесом Максима.

– Вот сука, эта и средь казаков не пропадет, – злобно прошептал царевич, признав любимую наложницу Карачи. Как всякий басурманин, он не жаловал блудниц.

В ответ ему раздался изумленный Надькин возглас:

– Царевич, ты, а я тебя за Ваню по одежке приняла. Как это Иван тебя не казнил, да еще и шубой наградил.

Чтоб Маметкул не будоражил зря казаков своим видом, Княжич, выходя из дому, действительно обрядил его в свой полушубок.

– Видать, по нраву я пришелся атаману, – огрызнулся пленник.

– Выходит, так, – охотно согласилась Надька. – Ты первый, кто из племени ордынского от него живым ушел.

– Нет, он второй, – шаловливо возразил Бешененок. – Первым крымец был, который Ванькину ватагу из степи безводной вывел, когда мой батька там их бросил на произвол судьбы.

– И что же с батькой твоим стало? – с обычным бабьим любопытством поинтересовалась Надия.

– Будто не слыхала. Иван его на поединок вызвал да зарубил, – равнодушно поведал Максим.

Уже в который раз за свой короткий плен царевич ошалело посмотрел на обступивших их казаков и почти с испугом вопросил:

– Вы что, урусы, все такие очумелые?

– Нет, только мы, казаки, а московиты все покорны да пугливы, – заверил Бешененок, суя свою блудливую ладонь под шубу Надьке.

– Не дорос еще, не смей, а то возьму да атаману пожалуюсь, – шутливо пригрозила та.

– Это которому? У нас их целых три, – засмеялся юный есаул.

– Ермаку, понятно дело.

– Эко напугала. Смотри, не прогадай, дуреха. Я в его годы уже боярин буду.

– Может быть, и будешь, если доживешь, – печально усмехнулась Надька.

– А не доживу, так хоть вдоволь нагуляюсь, – не унимался Максим.

Обернувшись к Маметкулу, он пояснил :

– У нас вообще-то не пристало девок ревновать, они у нас все общие, – и тут же получил от Надьки по еще не зажившему носу. – Ты что, кобыла, вовсе одурела? – возмутился Бешененок, кидаясь на обидчицу.

Бить своего спасителя царевич не посмел, он лишь крепко тряханул его за плечи, с осуждением промолвив:

– Она же женщина.

– И ты туда же, нехристь, – еще пуще взъерепенился Максимка, хватаясь за кинжал. Он был изрядно пьян, и дело явно принимало скверный оборот.

Выручил Соленый. Врезавшись в толпу, Семка громко вскрикнул:

– Кончай, Максим Захарыч, склоку, атаман зовет. Там татарва опять зашевелилась, а тебя на месте нет. Так и сказал, коль тотчас же не явишься, из есаулов в кашевары угодишь.

Будущий боярин, видать, немало дорожил своим нынешним казачьим званием, а потому, махнув рукой на Надьку с Маметкулом, рысью побежал к воротам крепости. Остальные казаки устремились вслед за ним.

– Пойдем-ка от греха подальше, – позвала ногайская княжна сибирского царевича. – Ты у Ивана, что ли, проживаешь?

– У него, только он велел вернуться лишь к обеду, негоже без хозяина быть в его доме.

– Ничего, переживет. Заодно обед вам приготовлю, а то пойдете кашу из котла хлебать.

– Ты разве стряпать умеешь? – недоверчиво спросил Маметкул.

– Я, Маметкулушка, коль захочу, так все сумею.

Вернувшись в Ванькину обитель, царевич сел за стол и с удивленьем стал смотреть, как непутевая наложница мурзы, которая, по разумению его, умела только лихо нагишом отплясывать, довольно ловко хлопочет возле печки. Немного помолчав, он вопросил:

– Надия, вот ты довольно долго с казаками знаешься, объясни мне, почему они такие:

– Это какие же такие, самые, что ни есть, обыкновенные и довольно неплохие мужики.

– Ну да, Максим, к примеру, который не побил тебя едва.

– А чего ж ты с Бешененка хочешь, когда его маманю отец до смерти забил, причем ни за что и ни про что.

– Ну а Иван? Вроде бы хороший человек и в то же время кровопийца редкостный, сама ж дивилась тому, что он меня в живых оставил.

– Про Ивана лучше вовсе помолчи. Княжич с восьми лет воюет, и знаешь почему? Потому что его маму крымцы заживо конями в землю вколотили, а он все это видел, вернее, вместе с нею под копытами катался. Тоже мне, судья нашелся, – неожиданно вспылила Надька. – Сам-то много пленных пощадил? А если и щадил кого, так чтоб рабами сделать.

Увидев, как смутился Маметкул, она задумчиво добавила:

– Все наши беды и грехи из детства родом.

57

В отличие от пленного царевича, покорителю Сибири было не до душевных терзаний. Стоя рядом с Княжичем у орудийной бойницы, Ермак внимательно разглядывал гудящий, словно растревоженный пчелиный улей, ордынский стан. При появлении Максима он грозно вопросил:

– Ты где шатаешься? Орда вот-вот опять на штурм пойдет, а они все нагуляться не могут.

– Да я что, я ничего, так – проспал немного, – хлюпая разбитым носом, виновато пробурчал есаул.

– Ладно, после с тобой поговорим, сейчас ступай, готовь орудия к бою.