Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводитьдоказательства справедливости своего показания.

Но в это время вошел адъютант и что-то доложил Даву.

Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, истал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.

Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись,кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести— Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое,проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.

Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивалчто-то.

— Oui, sans doute! [Да, разумеется!] — сказал Даву, но что«да», Пьер не знал.

Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состояниисовершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигалногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился.Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, ктоже, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивалиего в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Этобыл не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, иДаву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, которыйвошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы невойти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его — Пьера со всемиего воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьерчувствовал, что это был никто.

Это был порядок, склад обстоятельств.

Порядок какой-то убивал его — Пьера, лишал его жизни, всего,уничтожал его.

От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз поДевичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоялстолб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямыи столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числарусских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев ифранцузов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронтыфранцузских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.

Преступников расставили по известному порядку, который был всписке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдругударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будтооторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Онтолько мог видеть и слышать. И только одно желание было у него — желание, чтобыпоскорее сделалось что-то страшное, что должно было быть сделано. Пьероглядывался на своих товарищей и рассматривал их.

Два человека с края были бритые острожные. Один высокий,худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий былдворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленнымтелом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой ичерными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, вхалате.

Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять — поодному или по два? «По два», — холодно-спокойно отвечал старший офицер.Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, — иторопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так,как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.

Чиновник-француз в шарфе подошел к правой стороне шеренгипреступников в прочел по-русски и по-французски приговор.

Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, поуказанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу,остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотритподбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спинуи делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стализавязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.

Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагомвышли из-за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся,чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиесяПьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы сбледными лицами и дрожащими руками что-то делали у ямы. Повели других двух. Также, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами,молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они немогли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, ипотому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.

Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять какбудто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым,чью-то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что-то делавших устолба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывалсявокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всехвзглядах, которые встречались со взглядом Пьера.

На всех лицах русских, на лицах французских солдат,офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какиебыли в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, каки я. Кто же? Кто же?» — на секунду блеснуло в душе Пьера.

— Tirailleurs du 86-me, en avant! [Стрелки 86-го, вперед!] —прокричал кто-то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, — одного. Пьер непонял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда толькодля присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости,ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате.Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера(Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили подмышки, и он что-то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он какбудто вдруг что-то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, чтоневозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе сдругими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.

Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза.Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшейстепени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат ипочесывал одной босой ногой о другую.