—      И вот в это место, — Дзитиев ткнул в «сазоновскую деревню», — он тоже возит молоко. В больших количествах. И я велел Жанне напроситься съездить с ним. И он согласился, чтобы вволю пощипать ее в кабине. Они повезли молоко вот сюда. — Дзитиев поднял карандаш, и мы затаив дыхание следили за ним. Карандаш опустился чуть западнее «сазоновской деревни». Я разочарованно перевела дыхание.

Но всё же это было близко, очень близко. Я снова нагнулась над картой.

—      Да, это было очень близко. Но дальше никого не пускали, никого, кроме Готлиба с молоком. Или другого шофера. Для того чтобы попасть в самую деревню, нужно предъявить путевку с направлением.

Тут Дед прервал Дзитиева и спросил:

—      Значит, Жанну оставили у въезда?

—      Совершенно верно.

—      Слушай, это же в полукилометре. Жанна была на расстоянии полукилометра от этого места. Можно сделать заключение визуально. Что же, есть там деревня?

—      Я задал ей тот же вопрос. Она ответила: есть.

—      А как ты сам?

—      И есть, и нет, — сказал Дзитиев твердо и сбросил телогрейку: ему стало жарко.

—      Камуфляж, — сказал утвердительно Дед.

—      Да, — ответил Дзитиев, посмотрев на него с удивлением,

— Какая же маскировка?

—      Насколько я соображаю: сетки с зеленью, фанеры, крыши, покрашенные под железо, и настоящие соломенные. Но на взгляд Жанны — деревня, только слишком, что ли, аккуратная.

—      Значит, камуфляж, — снова повторил Дед с видимым облегчением.

—      И на этом я построил свой план, — сказал Дзитиев. Умные карие глаза его горели как угли. В таких случаях Тима говорил, что из начальника опять сыплются искры.

—      Говори, — сказал Дед. Усталости его как не бывало.

—      Этот Готлиб — обыкновенный рыженький фриц, вроде нашего Петрова. На его документ никто не смотрит. Смотрят шоферскую путевку и наряд на молоко,

—      Где смотрят? — спросил Дед.

—      На контрольно-пропускном пункте, на подходе.

—      Там, где ожидала Жанна?

—      Да. И пока она ждала Готлиба, ее там щипали другие фрицы из пропускного пункта. Так что их внимание, как я понимаю, было приковано главным образом к ней. Приедет ли она с Готлибом или с другим шофером, от этого дело не изменится. Для них. Вот я и предлагаю: здесь, где дорога идет под гору, Готлиба с финкой между лопатками — головой в кусты! А наш Николай — за руль!

Дед, подумав, спросил:

—      Далеко ли проехал Готлиб от того места, где оставил Жанну?

—      Больше, чем полкилометра, а дальше — не было видно.

Дед опять помолчал и сказал:

—      Всё равно не пойдёт.

—      Что не пойдёт? — не понял Дзитиев.

—      Твой план не пойдёт.

Дзитиев покраснел. Глаза его погасли. Он сидел маленький, нахохлившийся, похожий на синичку, в синей рубашке, выглядывавшей из расстегнутого вязаного жилета.

—      Слушай сюда. — Дед ухватил его под руку и подтащил к себе поближе, причём Бечирбек обиженно сопротивлялся.

—      Во-первых: при такой ситуации ни Петров, ни Жанна не выберутся живыми. Во-вторых: убийство немецкого солдата, да еще на пороге секретного объекта, — это такой шум-треск, которого нельзя подымать в этом месте. В таком месте, где сидит человек, из-за которого послали туда Жанну. Погоди, не рыпайся. Придумай что-нибудь другое, — ласково посоветовал Дед.

— Постараюсь, — холодно ответил Бечирбек и стал одеваться.

Мы с ним молча шагали по деревенской улице, по которой два часа назад я шла с Николаем. Но как все переменилось за эти два часа! Пусть мы еще не знали, что именно кроется под камуфляжем «фальшивой деревни», но мы знали о ее существовании. Был раскрыт самый камуфляж. Сегодня же утром необыкновенное донесение ляжет на стол Захара Ивановича: по расписанию, на рассвете Николай должен выйти в эфир.

Представив себе очень живо Захара Ивановича за его письменным столом, я увидела пухленькие ручки Зины, кладущие твердый бланк радиограммы в папку с надписью «Особо важное».

Я стала про себя формулировать самое краткое сообщение в Центр о случившемся. И чем короче становился вариант, тем значительнее он выглядел.

Занятая честолюбивыми планами, я совсем забыла о Сазонове. Добрые вести прошуршали своими крыльями у него над головой, а он даже не знал об этом. А может быть, и знал. Он жил вместе с Костей в одной из горниц большой избы Деда, и даже наверняка Дед сейчас разбудил его и рассказывает...

Дзитиев шел рядом со мной, коротко вздыхая, как обиженный ребенок. Он уже перешагнул через радость открытия и жил впечатлением последних минут, а они были для него огорчительны.

Мне было жаль его и неловко, что я оказалась свидетелем его поражения. Но где-то во мне залегло чувство огромного облегчения. Я теперь была откровеннее сама с собой. И не скрывала радости оттого, что Николая не пошлют на это дело. Хотя в общем-то оно было по нём. Тогда на Осташковском шоссе Николай прикончил шофера именно таким ударом ножа между лопатками. И это случилось на глазах у Дзитиева. Но там, на шоссе, все-таки был Дзитиев, который сидел за рулем, пока Николай отдышался. И были Тима и Прохор. А здесь в машине сидела бы только Жанна.

Кроме того, с Осташковского шоссе они вскоре свернули в лес, домой. А здесь это был бы только первый этап операции, нисколько не обеспечивший успех второго этапа. И сразу же, без передыха, играть комедию на пропускном пункте! Притом что каждую минуту могут обнаружить убитого Готлиба!

Нет, Бечирбек погорячился. И я, хотя именно за горячность любила Бечирбека, отдавала должное Деду.

Мы дошли до нашей избы, не перебросившись ни единым словом. У нас все спали, кроме дежурного Николая. Дежурить должен был Тима, но я была уверена, что Николай напросился подменить его, чтобы подождать меня. Когда мы с Дзитиевым вошли, все вскочили. У нас всегда спали вполглаза, а с тех пор, как нас прихватили полицаи в Щёкине, снимали на ночь только сапоги.

Дзитиев подошел к кадушке и выпил залпом ковш воды. Теперь, когда ему предстояло повторить рассказ, он снова оживился.

Тима снял с него мокрую телогрейку, сообщив, что делает это из чистого подхалимства. Николай стащил с Дзитиева сапоги и повесил сушить портянки. Я сунула ухват в печку и достала чугун с борщом, который еще не остыл.

Никто ничего не спрашивал, и вся эта пантомима разыгрывалась почти в темноте: в блюдечке с маслом плавал один фитилек. Я подложила еще два, и немощный огонек осветил встревоженные и нетерпеливые лица. Но все по-прежнему молчали. А Бечирбек накинулся на еду и с набитым ртом невразумительно бормотал, что ему ни разу не удалось нормально поесть за всю ходку.

—      Что ты там рычишь, как пёс над костью? — проворчал Тима. — Жуй. Мы подождем.

Все ждали. Конечно, я могла бы сразу удовлетворить их любопытство, но я не хотела лишать Бечирбека удовольствия.