class="p1">В конце концов, невозможно было определить, какое значение имеет скорость разрушения экономики. Решение оставалось за парламентом. В Лондоне продолжались дебаты.

Никто не знал, что происходит в палате лордов, известно было только, что ни виги, ни радикалы не имели численного перевеса для уверенного голосования. Газеты писали о настроениях общества. В основном мнение широкой публики соответствовало ожиданиям Робина: война в Китае – это защита национальной гордости, не что иное, как наказание за оскорбления, нанесенные китайцами Британии, захват Вавилона иностранными студентами – государственная измена, а баррикады в Оксфорде и забастовки в Лондоне – дело рук злобствующих неудачников, и правительство должно твердо противостоять их требованиям. В воинственных статьях подчеркивалось, с какой легкостью Британия победит Китай. Совсем незначительная война, и войной-то не назовешь: достаточно выстрелить нескольким пушкам, и в тот же день китайцы признают поражение.

Газеты никак не могли определиться с мнением о переводчиках. Провоенные издания предложили с десяток теорий. Переводчики в сговоре с коррумпированным китайским правительством. Или сообщники индийских мятежников. Они просто злобные, неблагодарные люди, имеющие только одно желание – навредить Англии, укусить руку, которая их кормила, и это не требовало дополнительных объяснений, потому что в такой мотив британская общественность моментально поверила. «Никаких переговоров с Вавилоном!» – обещали члены парламента из всех партий. Британия не склоняется перед иностранцами[118].

Но не все газеты выступали против Вавилона или за войну. Вообще-то, на каждую статью, призывающую немедленно разобраться с Кантоном, приходилась другая (пусть и в более мелком, более радикальном издании), называвшая войну надругательством над моральными и религиозными принципами. «Обозреватель» обвинял партию войны в жадности и гонке за наживой, «Наблюдатель» называл войну безоговорочным преступлением. «Опиумная война Джардина – это бесчестье», – заявлял заголовок статьи в «Защитнике». Другие были менее тактичны: «Наркоделец хочет запустить свои грязные лапы в Китай», – утверждал «Политический вестник».

Каждая социальная группа в Англии имела свое мнение по этому поводу. Аболиционисты выступили с заявлением в поддержку забастовщиков. Так же поступили и суфражистки, хотя и не так громко. Христианские организации печатали брошюры, возмущаясь распространением наркотиков среди невинных людей, хотя евангелисты, выступающие за войну, в ответ возражали, что на самом деле заставить китайский народ открыть страну для свободной торговли – это Божий промысел.

Тем временем в своих публикациях радикалы утверждали, что свободная торговля с Китаем противоречит интересам английских рабочих. Решительнее всех выступили в поддержку забастовщиков чартисты, движение разочарованных фабричных рабочих и ремесленников; чартистский листок «Красный республиканец» назвал переводчиков героями рабочего класса.

Это внушало Робину надежду. В конце концов, вигам следовало умиротворить партию радикалов, и, если подобные заголовки убедят последних, что война не в их долгосрочных интересах, все еще может разрешиться.

И действительно, разговор с обществом об опасности серебряных пластин оказался более убедительным, чем разговор о Китае. Эта тема была близка и затрагивала среднего британца в понятных ему формах. Серебряная промышленная революция привела в упадок как текстильную отрасль, так и сельское хозяйство. Газеты публиковали статью за статьей, разоблачающие ужасные условия труда на фабриках, использующих серебро (хотя случались и опровержения, включая опровержение Эндрю Юра, утверждавшего, что рабочие фабрик чувствовали бы себя гораздо лучше, если бы потребляли меньше джина и табака).

В 1833 году хирург Питер Гаскелл опубликовал кропотливо проведенное исследование под названием «Работники английских мануфактур», посвященное главным образом моральному, социальному и физическому воздействию оборудования с серебром на британских рабочих. В то время на эту книгу почти никто не обратил внимания, не считая радикалов, которые, как известно, всегда преувеличивали. Теперь же антивоенные газеты ежедневно печатали выдержки из нее, в ужасных подробностях рассказывая об угольной пыли, которую вдыхают дети, вынужденные пробираться в туннели, куда не могут пролезть взрослые; о пальцах, потерянных на станках, которые работают с безумной скоростью; о девочках, задушенных собственными волосами, попавшими в крутящиеся веретена и ткацкие станки.

Газета «Обозреватель» напечатала карикатурную иллюстрацию – истощенные дети, раздавленные насмерть под колесами какого-то туманного механизма, названного «белыми рабами серебряной революции». В башне над этим сравнением посмеялись, но широкая публика, похоже, была потрясена. Кто-то спросил члена палаты лордов, почему он поддерживает эксплуатацию детей на фабриках; тот довольно легкомысленно ответил, что в 1833 году использование труда детей младше девяти лет было объявлено вне закона, и в итоге это вызвало новую волну возмущения по поводу страданий десятилетних и одиннадцатилетних.

– Все действительно обстоит так ужасно? – спросил Робин Эйбела. – Я имею в виду фабрики.

– Еще хуже, – ответил он. – Пишут только о самых ошеломительных происшествиях. Но никто не говорит, каково это – день за днем трудиться в этих душных цехах. Вставать до зари и работать до девяти вечера с несколькими передышками. Вот условия, в которых мы вкалываем. Рабочие места, которые мы хотим себе вернуть. В университете, небось, так не усердствуют.

– Да, – смущенно произнес Робин. – Мы работаем меньше.

Статья в «Обозревателе», похоже, в особенности потрясла профессора Крафт. Завтрак уже давно закончился, а она все сидела за столом. Глаза у нее покраснели, и она поспешно вытерла их платком, когда увидела приближающегося Робина.

Он сел рядом.

– Как вы себя чувствуете, профессор?

– Хорошо. – Она откашлялась, немного помедлила и показала на газету. – Просто… мы редко думали об этой стороне проблемы, верно?

– Кажется, у всех нас хорошо получается не думать о чем-то.

Профессор Крафт как будто его не слышала. Она глядела из окна на лужайку внизу, где протестующие устроили что-то вроде военной базы.

– Моя первая запатентованная словесная пара увеличивала производительность оборудования на шахте в Тайншире, – сказала она. – Помогала удерживать тележки с углем на рельсах. На владельцев шахты это произвело такое впечатление, что они пригласили меня посетить ее, и, конечно же, я поехала – мне так хотелось внести свой вклад в процветание страны. Помню, как меня потрясли работающие на глубине дети. А на мой вопрос шахтеры ответили, что это совершенно безопасно, к тому же дети не будут шалить, пока родители на работе.

Она судорожно вздохнула.

– Позже мне сказали, что благодаря серебру тележки невозможно сдвинуть с рельсов, даже если на пути окажутся люди. И однажды произошел несчастный случай. Один мальчик потерял обе ноги. Не сумев ничего предпринять, чтобы изменить положение, серебряную пластину перестали использовать, но я даже не задумалась об этом. К тому времени я уже получила место в Вавилоне и готовилась стать профессором. Я грезила о других крупных проектах. А о той шахте не вспоминала. Многие, многие годы.

Она снова повернулась к Робину. Ее глаза увлажнились.

– Только ведь все эти мысли где-то копились. Они не исчезли неведомо