К тому же я кое-что забыла рассказать.

Впереди показался дом, который я сразу узнала. Если бы кто-то срисовал из моего воображения ассоциации к детской песенке, то у него получилось бы именно это: потемневший от старости деревянный, некогда бывший роскошным особняк. Возможно, он действительно когда-то был пансионатом, но вряд ли те, кто застал это время, еще живы.

Судя по свисающей с балок паутине и горе жухлой листвы на крыльце, домом давно не пользовались. Или хотели создать такое впечатление.

Хантер шел первым, единственный среди нас менталист. Оставалось только надеяться, что его сил хватит сдержать отца и дать возможность поработать оружию. Но если нет…

Райан прав, у меня забрали магию, это обязательная процедура во всех учреждениях вроде «Хейзенвилль-гард».

Но кое-что все же осталось. Этого должно хватить на последний удар – даже если он станет таковым и для меня самой.

– Я ничего не чувствую, – шепотом произнес Хантер. – Здесь никого нет.

Неужели я ошиблась? Неужели отец выбрал другое место? Я думала, что хорошо его знаю. Думала, мы похожи.

Скрипнули доски, когда я вошла. Гостиная ничем не напоминала магическую лабораторию менталиста. Лестница, ведущая наверх, покосилась и рассохлась. Вряд ли ею кто-то пользовался.

Вдохнув запах пыли, гнилого дерева и гари, я закрыла глаза.

Он был здесь. Почти умирая, содрогаясь от невыносимой боли, некогда великий Конрад Кордеро прятался, снова и снова пытаясь найти для себя способ выжить.

Именно выжить, ведь сложно назвать жизнью существование в беспомощном неподчиняющемся теле.

Это место служило ему домом, лабораторией, склепом.

Но его пришлось оставить.

Я шла не то по памяти, не то по интуиции. По коридору в огромную кухню, из которой можно было спуститься в подвал.

В отличие от остального дома, в подвал вела крепкая каменная лестница. Она уходила глубоко во тьму. Хантер помог мне спуститься. Только приняв его руку, я поняла, насколько напряжена.

– Ты как? – тихо, чтобы не услышали остальные, спросил он.

– Лучше, чем когда-либо.

Вспыхнул свет – Райан воспользовался огнем. Очертания предметов проявились не сразу, отблески пламени неспешно рисовали контуры предметов.

Когда глаза привыкли к полумраку, нам явилась святая святых – лаборатория Конрада Кордеро.

Герберт хрипло выругался, а Хантер, явно боясь, что я сорвусь, мягко притянул меня к себе. А может, человечность, атрофировавшаяся за годы работы, вдруг взяла верх и ему просто стало меня жаль.

Для какого-нибудь историка или коллекционера эта лаборатория стала бы бесценным даром. Иные работали на протяжении всей жизни, чтобы обнаружить хоть что-то в тысячи раз менее древнее.

– Думаю, это то немногое, что он смог увезти, – не скрывая отвращения в голосе, произнес Райан. – Проклятый садист.

Нет, здесь не было потеков крови, человеческих костей и замученных животных в духе страшных рассказов. Только книги. Много книг, дневников и свитков. Пустых банок с зельями, от старых и помутневших до совсем новых, блестящих.

А еще кресло. При виде его меня пробрала дрожь. Старинный предмет интерьера превратили в нечто совсем иное, добавив ему ремней и веревок. Они удерживали жертву в кресле, надежно фиксируя руки, ноги и, главное, голову. При виде их я инстинктивно потерла шею, почти наяву ощутив удушающий захват ремня.

– Печальное зрелище, – сказал Хантер. – А ведь Конрад был выдающимся магом. Его исследования спасли сотни тысяч жизней. В какой момент он превратился в существо, живущее здесь и убивающее невинных?

– В тот момент, когда решился убить своего сына, – ответила я. – Во всех нас бродят разные мысли, подчас темные или жестокие. Мы им не поддаемся, осознавая всю неправильность этого. Но в тот момент, когда мы решаемся убить… по-настоящему, хладнокровно лишить жизни другого человека – мы превращаемся в чудовищ. И дальше все зависит от того, насколько долго нам позволяют ими быть.

Я подошла к столу с дневниками и полистала парочку. Один, самый свежий, даже не был закончен. По мере того как отцу становилось хуже, понятный и каллиграфический почерк превращался в невнятные закорючки, которые даже я могла разбирать с огромным трудом.

«Кровь. Разум?»

«Ментальный барьер – как сломать?»

Кое-что отец все же рассказывал. Я с трудом вспоминала подробности, но сейчас, при виде его вещей, записей, работ, обрывки всплывали в памяти, добавляя и без того мрачной картине темных мазков.

Ритуал работает, если есть связь на крови. Если в венах жертвы течет твоя кровь – ты выиграл. Если нет – проиграл.

У каждого из нас есть ментальный барьер. Та преграда, отделяющая душу от внешнего жестокого мира магии. У кого-то барьер слабый, даже небольшого ментального удара может хватить, чтобы убить. У кого-то сильный, и не всякому магу под силу пройти через него.

Магию непросто обмануть, но родная кровь вкупе с колдовскими свойствами кордера и особым ритуалом способна творить чудеса. Чтобы все получилось, лишь нужно найти родного человека одного с тобой пола, и, если разум хранит знание о ритуале, вот она – вечность.

С женщинами почему-то никогда не работало. Отец ставил эксперименты и на них, но, может, мы обладали слишком сильным ментальным барьером, а может, требовались особые условия или заклятия.

Последние годы отец, осознав, что судьба не подарит ему сына, работал в основном над этим. Все исследования магии, силы огня, дарованной ему богами, меркли в сравнении со страстным желанием продлить свою жизнь вкупе с животным страхом того, что время истечет раньше, чем у него получится.

Конрад был самоуверен. Не допускал и мысли, что однажды единственным его шансом будет девчонка, ненужная дочь, которую он даже не любил. Хотя любил ли Конрад хоть кого-то из своих детей – вопрос открытый.

«Добровольность».

Я пролистала до конца, до самых последних записей, а потом, брезгливо сморщившись, выбросила дневники.

– Думаете, он вернется? Будем ждать?

– Он не вернется.

Я хотела направиться к выходу, но вдруг остановилась перед углом, куда отец задвинул массивный стол со множеством ящиков. Я навалилась всем весом, чтобы сдвинуть его в сторону, но это получилось, лишь когда ко мне присоединился Райан.

На темной и сырой стене еще остались выцарапанные старым погнутым гвоздем буквы. Я опустилась перед ними, коснулась холодной поверхности, закрыв глаза.

– Я не хочу, чтобы ты уходила, – говорит светловолосая девочка. – Мне одиноко здесь.

За те несколько дней, что мы вместе провели в этом подвале, успели сдружиться. Жизель смотрела на меня с восхищением, однако мне казалось, это лишь из-за дорогой красивой одежды. Сама она была одета в видавшую виды теплую пижаму противного серого цвета. Как пыль