Собравшись в столовой, назначили день похорон, которые должны были бы состояться на третий день, 10 января, в два часа пополудни.

Эжени и Зели в это время пошли за помощью к соседкам: как известно, только женщинам дозволяется омывать покойного. Итак, было воздвигнуто погребальное ложе: туго натянули простыню, на Верлена надели просторную рубаху, на шею ему повязали черный галстук, на грудь положили распятие. Зажгли три розовые свечки, украшавшие камин — других в доме не оказалось. О чудесная судьба, пославшая три розовые свечки в изголовье усопшего поэта!

Всю ночь к покойному шли люди: Габриэль Викер, Рашильда и Альфред Валетт, Альбер Мера, Леон Дьеркс и другие. Двадцать раз повторяется одна и та же сцена: звонок в дверь, молчаливое рукопожатие, минута прощания у тела, кажущегося ирреальным в отблеске свечей. Эжени в который раз описывает последние минуты его жизни, в то время как в соседней комнате, набитой до отказа, все разговаривают в полный голос, как на приеме. Между группами людей снуют журналисты. Одному из них, тому, что предлагал Корнюти написать статью о кончине поэта и взять интервью у женщины, с которой он жил под одной крышей, Эжени заявила:

— Когда говорите обо мне, меня нужно называть не «женщиной», а по имени. Так велел сам Верлен![766]

Было почти три часа утра, когда волнение спало и установилась тишина. Казальс, Корнюти и Ле Руж остались возле тела своего друга до рассвета, в то время как Эжени прилегла немного отдохнуть у соседки.

Ранним утром 9 января помощник мэра пятого округа и двое служащих подписали официальное свидетельство о смерти. Тогда же пришли Лепеллетье, весь в слезах, и Франсуа Коппе: он обнаружил записку, вернувшись ночью из «Одеона», где давали его пьесу «За корону».

— Мэтр, он звал вас при смерти, — шепнула Коппе Эжени.

Тот был очень тронут, достал из кармана двадцать франков «на цветы», а потом присоединился к собранию, проходившему в столовой. Узнав о принятом решении, он стал горячо протестовать:

— Хоронить его завтра в два часа дня без мессы, да вы что! Верлен был христианином, его должны отпевать в церкви!

Нужно было все изменить, связаться с духовенством церкви Сент-Этьен-дю-Мон, с похоронным бюро, дирекцией Академии изящных искусств. На уголке стола Леон Ванье составлял окончательный текст уведомительного письма, которое тотчас же отнесли в типографию. В нем говорилось: «От имени г-на Жоржа Верлена, сына покойного, г-на де Сюври (sic), его шурина, от имени его издателя, друзей и почитателей».

О печальной новости сообщили газеты не только во Франции, но и за границей. Именно таким образом Матильда в Брюсселе узнала о смерти своего бывшего мужа. «Сердце мое разрывалось от жалости, — пишет она в своих „Воспоминаниях“, — я залилась слезами».

Весь день на улице Декарта царила невообразимая толкотня. Журнал консьержки был испещрен записями. Судебно-медицинскому эксперту пришлось пробиваться сквозь толпу.

— От чего он умер? — спросили у него.

— Организм был чрезвычайно ослаблен, — ответил тот, — у него было десять неизлечимых болезней!

Лестница была слишком узкой и не могла выдержать нескончаемый поток посетителей: Анри де Ренье, Жан Ришпен, Франсис Вьеле-Гриффен, Анатоль Франс, Альбер Самен, Рауль Поншон, Гюстав Кан, Эмиль Блемон, Шарль Морра, Рауль Жинест, Эрнест Рейно и т. д. Казальс без остановки делал зарисовки с покойного, так же как и Станислас Лоуи из газеты «Журналь», Морис Фейе и Ной Легран. Здесь упомянем любопытную деталь, в которую верится с трудом: когда пришел Морис Фейе, Эжени, открыв дверь, потребовала у него сто су за то, чтобы проститься с телом Верлена, а на удивленный взгляд отреагировала следующим образом:

— Черт побери, за вход в театр платят деньги![767]

Также присутствовал г-н Гайар, фотограф.

Чтобы получить разрешение префекта полиции на снятие посмертной маски, пришлось действовать очень быстро. Когда со своим материалом прибыл специалист, г-н Меони, помощник скульптора Фалгьера, было уже темно, и ему пришлось работать при свечах. В это время пришел потрясенный Малларме с огромным букетом фиалок. Когда сняли еще не застывшую массу, он увидел лицо покойного, вздувшееся, распухшее, без бровей и местами без бороды. Понятно, что Малларме впоследствии отказался взять экземпляр слепка, ко всему прочему, довольно невыразительного, изготовленного в количестве пятидесяти штук[768].

Когда к восьми часам вечера появился Габриэль де Лотрек, журналист и поэт, старинный друг Верлена[769], в изголовье умершего сидели Казальс и две или три женщины. Он пришел, чтобы провести последнюю ночь возле покойного. Открыв окно и закурив трубку, Казальс устроился в кресле и просидел в нем до утра. Как только занялась заря, к нему присоединился Ванье. На улице Декарта и в окрестностях уже собиралась толпа. Глава канцелярии г-на Комба, министра народного образования, вручил издателю поэта пятьсот франков, которые в свое время могли бы избавить несчастного от стольких мучений. Они пошли на частичную оплату стоимости похорон, которая в целом составляла 1169 франков, остальное оплатили Коппе, Лепеллетье, Баррес и Робер де Монтескью.

Дом поэта не мог вместить всю толпу, поэтому книгу с соболезнованиями перенесли в соседний писчебумажный магазин, и вскоре ее пятнадцать страниц целиком покрылись записями. Венки из роз, белой сирени, хризантем, бессмертника были везде: на тротуаре, вдоль стен, при входе. На этом фестивале цветов город Мец был представлен городом Нанси; английские друзья принесли огромный венок красных роз; студенты, «Перо», «Энциклопедическое обозрение», парнасцы, Леон Ванье, Лепеллетье, Гюстав Кан и многие другие отдали подобным образом последнюю дань уважения поэту, не считая бесчисленных безымянных букетов, возложенных украдкой.

Без четверти десять служители церкви Сент-Этьен-дю-Мон вынесли из дома гроб с телом покойного. Катафалк пятого класса, заваленный цветами, повезли за веревки Коппе, Мендес, Монтескью, Лепеллетье и директор Академии изящных искусств г-н Ружон.

Шарль де Сиври возглавлял траурную процессию, в которой следовали Эрнест Делаэ, Эрнест Рейно, Гюстав Ле Руж и другие. Эжени ехала в фиакре с Мари Кране и Жанной Ле Руж.