Ход событий, аналогичный тому, который взорвал западную половину мира Каролингов в IX в., невозможно себе представить в IV в., именно из-за того, что Римская империя по целому ряду признаков коренным образом отличалась от империи Каролингов. В последней вооруженные силы состояли из местных землевладельцев, возглавлявших отряды своих вассалов, тогда как в распоряжении Римской империи находилась профессиональная армия. Когда местные сепаратисты отпадали от империи Каролингов, у них под рукой уже были готовые к бою формирования. Напротив, римские землевладельцы не располагали военными отрядами, поэтому им приходилось немало потрудиться, чтобы на подвластных им землях сколотить достаточные контингенты для защиты самих себя от злоупотреблений со стороны центральных властей.

Итак, для того чтобы оказался возможен распад изнутри, не только Британия, но и Северная Галлия, Испания и Северная Африка должны были одновременно отпасть, в то время как нет ни одного указания на то, что в недрах поздней империи зрел взрыв сепаратизма в подобных масштабах. На мой взгляд, вместо того чтобы вести речь о внутренних проблемах Римской империи, предопределивших крах позднеримской имперской системы, имеет смысл поговорить о деструктивных факторах — военного, экономического и политического характера, — не позволивших Западу справиться с тем кризисом, с которым он столкнулся в V в. Все эти факторы внутреннего свойства явились необходимой предпосылкой, но отнюдь недостаточно веской причиной краха империи. Если исключить варваров, нет ни единого признака того, что Западная Римская империя прекратила свое существование в V в.

Завершая предпринятое мной исследование гибели римского Запада, я хотел бы осветить еще одну, заключительную, концептуальную линию. Удар извне, о котором уже говорилось выше, состоял из двух компонентов: это нашествие гуннов, с которого все началось, и главным образом германские племенные союзы, которые воспользовались благоприятным моментом и своими вторжениями в конечном счете пустили ко дну государственный корабль Западной Римской империи. Насколько я представляю себе, не установлено такой основательной причины, которая могла вынудить гуннов вторгнуться в земли к северу от Черного моря в тот самый момент, когда они это сделал и. В античную и средневековую эпохи Великая евразийская степь время от времени извергала из себя волны переселенцев, весьма мощные в военном отношении. Иногда они устремлялись на восток, в сторону Китая, иногда — на запад, по направлению к Европе. Динамика этого движения все еще недостаточно нам ясна, чтобы можно было сформировать четкое представление о неких определяющих причинах общего характера, которые могли бы объяснить, почему эти волны возникали тогда, когда они возникали, или о том, имела ли вообще каждая из них свое собственное и в целом индивидуальное объяснение. В случае с гуннами нам остается лишь наметить несколько возможных объяснений. Они лежат в диапазоне от экологических (степи высыхали и все менее были пригодны для выпаса скота) до социально-политических перемен и чисто военного аспекта (использование гуннами более мощного лука). Однако наделе мы точно так же не можем объяснить, почему гунны двинулись на запад в конце IV в., как и то, почему сарматы поступили аналогичным образом на рубеже старой и новой эр.

Тем не менее гунны представляли собой лишь часть проблемы. Более насущной и опасной составляющей «гуннского кризиса» стали по преимуществу германские племенные объединения, которые преодолели имперскую границу двумя большими волнами — в 376–380 гг. и 405–408 гг. Поскольку к тому, что касается гуннов, нам более нечего добавить, обратим наше внимание на взаимодействие между кочевником-степняком и германцем-земледельцем, ибо его результаты с точки зрения более широкой исторической перспективы были совершенно уникальны. В I в. кочевые сарматские племена, подобно гуннам, вторглись в область, прилегавшую к восточной оконечности Карпат, где осели германцы, занимавшиеся земледелием; в конечном счете часть этих сарматов, как и впоследствии гунны, переселилась на Большую Венгерскую равнину. Впрочем, этим сходство исчерпывается; нашествие сарматов не повлекло за собой грандиозных последствий, хотя бы отдаленно напоминающих исход готов, вандалов, аланов и других, обрушившихся на земли империи около четырех столетий спустя. Почему так?

Возможное объяснение этого феномена заключается в той трансформации германского мира, которая произошла между I и IV в. Как мы видели во второй главе, Германия I в. представляла собой совокупность множества мелких, враждовавших между собой политических объединений, чья поголовная бедность была такова, что римляне не считали эти общности достойными того, чтобы их завоевывать. В это время германцы были в состоянии создавать как небольшие отряды для набегов, так и мощные оборонительные союзы, которые могли с успехом устраивать засады римским войскам, блуждавшим по лесам, как поступил Арминий с легионами Вара в 9 г. Однако в Германии не существовало политической структуры, способной противостоять римской военной мощи и дипломатическим ухищрениям в ходе продолжительного открытого конфликта. К тому времени, когда появились гунны, многое изменилось. Экономический рывок, прежде всего в области сельского хозяйства, но, кроме того, также и кое-где в сфере ремесленного производства породил рост населения и новых богачей. Углубилось социальное расслоение, а господствующую роль в обществе стал играть класс свободных людей, состоявший из наследственных магнатов и их дружин. Эти перемены в жизни общества получили свое наивысшее выражение в виде более прочных политических структур. К IV в. объединения алеманнов и готов существовали в числе прочих как зависимые государственные образования на окраинах римского мира. В большинстве своем лояльные, тем не менее они, когда считали необходимым, могли предпринять шаги вразрез с теми обязательствами, которые налагала на них имперская администрация.

Как только германские племена, спасаясь от нашествия гуннов, хлынули на римские земли, этот длительный процесс общественно-политического взаимодействия вступил в новую фазу. Одна из наиболее существенных (и неоднократно упомянутых на страницах этой книги), но вместе с тем лежащих на поверхности идей относительно хода событий в V в. заключается в том, что все самые значительные государства, возникшие на руинах Западной Римской империи, образовались благодаря военной мощи вновь созданных варварских объединений, появившихся в ходе всех этих событий. Племенной союз вестготов, в 410-х гг. осевших в Аквитании, вовсе не был изначально частью готского сообщества, но являлся новым образованием. До появления гуннов на границах Европы вестготов не существовало, и пусть устаревшие карты варварских вторжений не убеждают вас в обратном. Племенной союз вестготов возник в результате объединения тервингов и грейтунгов, которые вышли к Дунаю в 376 г., с остатками полчищ Радагайса, вторгшихся в Италию в 405–406 гг. Воля Алариха сплотила воедино представителей всех трех группировок, создав новое и гораздо более многочисленное образование, чем любое из тех, что когда-либо возникали в недрах готского мира. Аналогичным образом вандалы, которые в 439 г. завоевали Карфаген, также являлись новым политическим объединением. В данном случае новый племенной союз возник на волне всего лишь одного миграционного потока, состоявшего из тех полчищ, которые пересекли Рейн в конце 406 г. Изначально они включали в себя временное объединение двух вандальских племен — хасдингов и силингов, некоторое количество аланских племен (главные силы группировки) и, наконец, свевов, чей племенной союз, по-видимому, появился в результате возобновления союзных отношений между некоторыми из германских племен на Среднем Дунае. Под натиском со стороны римлян и готов в середине 410-х гг. возникло новое объединение: силинги и разрозненные аланские племена добровольно присоединились к хасдингам, которые играли в новом союзе доминирующую роль.