Как же я устал! Устал от необходимости подавлять и карать, пресекая бунт на корню. Неблагодарные брехливые псы никогда не переведутся! Они бродят по всему королевству, вынюхивают, где что плохо лежит, без зазрения совести задирают лапы, отравляя своими ядовитыми струями землю. Эти смутьяны способны испортить благородную породу. Им только дай волю!

— Пусть попробуют высунуть из своих нор морды, я укорочу их до самой шеи, — пообещал я.

Великий Турок по каким-то таинственным причинам продолжал вести со мной переписку. Он интересовался, в частности, здоровьем крокодила — который, как ни удивительно, жил припеваючи возле горячих источников Бата на юго-западе страны, — и продолжал посылать евнухов для моих дворцовых нужд. Сам он прекрасно провел зиму в Константинополе. И удивлялся: как мы умудряемся выносить жестокие северные морозы? Ему хватило одного января в Вене. В подарок халиф прислал мне Коран. Спустя месяц пришло очередное длинное и весьма забавное письмо. Сулейман был настроен весьма дружелюбно.

Не скрою, эти витиеватые послания доставляли мне удовольствие. Читая их, я грезил о неведомой благоуханной стране и забывал о тревогах, леденящих сердце, и пронизывающих все тело сквозняках. Того и другого в нашем дворце хватало с избытком.

Готов признаться, что я провел скверную зиму. Утешением служила мне только Кейт, и я ежедневно благодарил Господа за такую жену. Ибо она стала для меня источником благодатных сил, тихой гаванью, где меня всегда ожидал радушный прием, без обманчивых уловок и споров.

Дети относились к ней с уважением, и она отлично умела обращаться с ними. Под ее присмотром они собрались вместе во дворце, и я наконец почувствовал себя семейным человеком. И семью нашу возглавила Кейт, хотя никому из детей она не была родной матерью, а мне женой (в плотском смысле). Однако ее присутствие дарило свет и тепло.

* * *

Весна 1545 года. Французы подготовились к вторжению и, конечно, атакуют нас еще до дня летнего солнцестояния. Для укрепления линии береговой обороны, что протянулась от Дила до Пенденниса и защищала южные подступы с моря, мне опять пришлось собирать деньги с подданных в виде займов и налогов. Я думал, что они вызовут недовольство и ропот, но все прошло гладко.

Противники Хэла рассчитывали на мятежи и восстания, тем не менее их ждало крайнее разочарование. Строя планы переворотов, они исходили из понятных предпосылок: кровожадный и ненасытный монарх жестоко тиранил англичан и к тому же глубоко оскорбил их религиозные чувства (как католиков, так и протестантов); заставил подписать возмутительную присягу; сурово подавлял и грабил подданных. Народ, мол, только и ждет удобного случая, чтобы взбунтоваться и сбросить иго ненавистного правления. Но англичане, так же как и старина Гарри, считали французов врагами, Папу — назойливым, всюду сующим свой нос иноземцем, а шотландцев — предателями. Хэл справедливо ополчился на них, и народ самоотверженно встал на его сторону, защищая свою страну. Ведь король самолично командовал армией, провел всю зиму, укрепляя южные рубежи и поставляя вооружение на линию береговой обороны. Да еще намерен возглавить новую войну с французами! Так могли ли его подданные проявить скупость? В Уайтхолл ежедневно приносили золото, драгоценности, деньги, даже дорогие памятные вещи вроде распятий, привезенных из Иерусалима, гребней из слоновой кости и обручальных колец. Никто и не думал «восставать против тирана», напротив, люди поддержали короля в крайне тяжелом положении.

Все свои силы и способности я отдавал подготовке к войне. В итоге на юге Англии нам удалось собрать почти стотысячное войско. Его разделили на три части, возглавляемые тремя опытными военачальниками: в Кенте — герцог Суффолк, в Эссексе — герцог Норфолк; а на западе — граф Арундел. Мой флот, более сотни кораблей, стоял на якоре в проливе Солент.

На северных границах с Шотландией командовал армией Эдвард Сеймур. А на берегу расположились двенадцать тысяч воинов лорда-адмирала Джона Дадли, готовые дать отпор врагам.

Из Булони, которую французы поклялись отбить, к нам вернулся Брэндон, а оборонять крепость я поручил Генри Говарду. Оставалось лишь надеяться, что в сложный момент его доблесть и мужество не перейдут в безрассудную браваду.

* * *

Восемнадцатое июля. Как раз наступила вторая годовщина моей свадьбы, и я приготовил для Кейт особый праздник. Пировать мы будем на борту «Большого Гарри», моего флагмана, стоявшего на приколе в Соленте, проливе, что отделял от Портсмута остров Уайт.

Со времени спуска на воду в 1514 году «Гарри» не раз переоснащался. В то время, когда корабль строился, военно-морские силы были всего лишь «морской армией»… то есть плавучие паромы просто перевозили солдат для сражения с противником в море. А сейчас английские суда превратились в своеобразные крепости, вооруженные пушками, и рукопашные потасовки канули в прошлое — моряков учили артиллерийскому бою, и благодаря их сноровке и умению грозные бортовые орудия топили вражеские корабли. Меня порадовало, что, несмотря на устаревшую неповоротливую конструкцию, «Гарри» удалось перестроить и экипировать по-новому. Мне не хотелось поддаваться на уговоры тех, кто советовал отправить флагман на слом. Его «сестра», «Мэри-Роуз», также подверглась переделкам и была готова к сражению при первом же появлении французов. По достоверным сведениям, несколько дней назад в Руане Франциск обратился с напутственным словом к экипажам своих кораблей. А их было двести тридцать пять.

Двести тридцать пять… против нашей сотни. Поистине настала пора испытаний.

Тем не менее я гордился английским флотом. Я вложил в него все, что мог. Все собранные деньги и пожертвования пошли на усиление нашей обороны и готовности к войне; мы ничего не пожалели. А остальное зависит от Господа.

* * *

Июльские сумерки осветились фонарями, когда мы с Кейт прибыли на причал. Она со смехом сообщила, что ради такого случая придумала оригинальный морской наряд, и я был сердечно тронут ее стремлением поддержать меня в трудное время.

Едва я ступил на борт, меня охватило чувство огромной, почти плотской любви к моему флагману. Обоняние дразнил свежий запах льняного масла, используемого для пропитки и полировки сухой древесины; чуть ли не сладострастно поскрипывали мачты, крепкая оснастка и пеньковые канаты; волнующе шелестели отбеленные полотняные паруса, аккуратно собранные в связки. Славный корабль! Мы с ним вместе росли и менялись, в нем мне виделся и некий итог собственной жизни…

— Ваша милость, — с поклоном приветствовал меня капитан, виконт Лиль, лорд Дадли.

Я молча кивнул ему в ответ. В те мгновения мне не хотелось говорить о земных вещах. Над горизонтом пылало зарево заката. Я прошел к лееру и глянул на море, совершенно спокойное и тихое в безветренный вечер. В тот момент Англия казалась неприступной твердыней, защищенной самой природой.