Опасность снова нависла над ним в годы антисемитской кампании, известной под политкорректным названием “борьба с космополитизмом”. Начальство смущала “еврейская” фамилия Сеземан. И тогда Дмитрия спасла христианская вера: “…я бросился искать свидетельство о крещении на дне шкафа . С энтузиазмом я принес его вместе с бумагой, которую написал, и положил это на стол моего босса”1287, – вспоминал он. Минус на минус дал плюс. Религия была прежде “отягчающим вину обстоятельством”, теперь же оказалась железобетонной защитой.

После смерти Сталина наступили другие времена, для Дмитрия – вполне благополучные. “По сравнению с тем, что было до этого, у меня была хорошая жизнь . И у меня действительно материальных причин к недовольству не было никаких, я очень прилично зарабатывал, мне редакция моя дала квартиру, была машина, ездил в Коктебель”, – рассказывал он историку и журналисту Михаилу Соколову в эфире радиостанции “Свобода”.

Дмитрий женился на дочери великолепной Фаины Шевченко (тоже Фаине). У них родилась дочь – Екатерина Сеземан.1288

Дмитрий Сеземан как будто шел по пути, который в свое время наметил для себя Мур. Человек “ренессансной культуры”1289, “…сверходаренный стилист-переводчик, родители которого были убиты НКВД”1290, – так пишет о Дмитрии Сеземане его хороший знакомый Никита Кривошеин, писатель, переводчик, автор книги “Дважды француз Советского Союза”.

Парижские мальчики в Москве? Но ведь я тоже парижский мальчик!” – скажет мне Никита Игоревич Кривошеин в своей парижской квартире на Avenue d’Italie. Он родился в Париже в 1934-м. На четырнадцатом году жизни родители привезут его в Советский Союз, хотя ничего доброго их в СССР не ждало: “соцпроисхождение” такое, что хоть сразу расстреливай. Дед Никиты, Александр Васильевич Кривошеин, царский министр, соратник Столыпина, премьер-министр у барона Врангеля, умер за границей. Отец – Игорь Александрович, белогвардеец, воевал против большевиков с оружием в руках. Мать – дочь банкира, после революции бежала из Петрограда за границу по льду Финского залива.

Во Франции у Игоря Кривошеина была работа. Он был инженером с двумя французскими дипломами (физико-математический факультет Сорбонны и Высшая электротехническая школа) и героем французского Сопротивления. Во Франции его ждали обеспеченная жизнь и почет. Но любовь к России, тоска по Родине оказались сильнее рациональных расчетов и чувства самосохранения. Любовь вообще сильнее всех чувств, в том числе – любовь к Отечеству.

Никита Игоревич рассказывал мне, что, в отличие от Мура и братьев Сеземанов, он разочаровался в советской жизни почти сразу. В одесском порту семью ждал грузовик с вооруженным конвоем, который увез их… в Ульяновск. Через некоторое время отца арестовали. Сына посадят уже в хрущевские времена за статью в газете “Le Mond” о венгерских событиях 1956 года.

Но после освобождения жизнь начнет складываться удачно. Никита станет переводчиком, а этот труд в СССР по-прежнему высоко ценился: “О гонорарах почти стыдно вспоминать: при не очень стахановских усилиях они в совокупности достигали суммы, превышающей оклады замминистра и члена-корреспондента, вместе взятые, – пишет Никита Игоревич. – Месячный доход составлял где-то около 600 рублей. Так что вполне оставался досуг кутить и безобразничать. Или неделями ходить с рюкзаком по Северному Кавказу”.1291

А Дмитрий Сеземан стал не только замечательным переводчиком, но и меломаном, коллекционером пластинок с записями классической музыки. А еще собирал фарфор и картины русских художников начала XX века. Прекрасно разбирался в живописи. Мне показывали картины Кустодиева из коллекции Дмитрия Сеземана.

Алексей Сеземан со временем развелся с Ириной Горошевской и женился на Ольге Мейендорф. Она происходила из аристократической немецкой (остзейской) семьи, а выросла во французском Марокко. Она тоже работала на иновещании и, по словам Сергея Бунтмана, по-русски говорила с акцентом. Семью Алексея и Ольги любили показывать знаменитым иностранным гостям, “друзьям Советского Союза” – пусть Ив Монтан и Симона Синьоре, Ив Робер и корреспонденты “Юманите” посмотрят, как живут “простые советские люди”1292. На самом деле это была не советская, а скорее “французская семья в СССР, свободная и современная”, – рассказывала мне Наталья Сеземан[199]. По словам Марины Мошанской (Сеземан), у них в доме всё было заграничным, часто французского производства.

Всё было другим: и образ жизни, и образ мысли, и обеденный стол. Скажем, на завтрак не готовили ни кашу, ни яичницу с колбасой. Вместо этого – белый хлеб с вареньем, с конфитюром. Кофе. Всё в стиле французского petit dèjeuner. В знаменитом тогда магазине “Сыр” на улице Горького покупали рокфор (по словам Никиты Кривошеина, очень приличный!) и другие хорошие советские сыры, приготовленные по французским рецептам и технологиям. На обед не подавали и не готовили супов.12931294

Когда Дмитрий Сеземан шел по улице Горького, к нему приставали фарцовщики и спекулянты – просили продать, обменять валюту. А ведь у этих людей был вполне профессиональный, наметанный взгляд, позволявший безошибочно определять иностранца. Быть может, они и не ошибались. Дмитрий в самом деле был иностранцем: “…родиной ему была Европа”, – говорил о Дмитрии Никита Кривошеин.

Сам Дмитрий говорил немного иначе.

Тому самому скептическому взгляду, который отличал и Мура. И даже в большей степени именно Мура. При этом их французский скептицизм вовсе не исключал ни искренности, ни откровенности, ни глубины чувств, ни любви к родине. Только их родиной была Франция. Не Чехия и не Финляндия – там Мур и Дмитрий только родились. Именно Франция. “Мы ощущали себя соотечественниками, франкофильными эмигрантами в советской России”, – говорил мне Никита Кривошеин. Все они были успешны, по советским меркам – богаты. Но все мечтали когда-нибудь вернуться в Париж. И вернулись.

Первым, еще в 1971 году, уехал Никита Кривошеин. Его считали человеком неблагонадежным, близким к диссидентам, а таких в начале 1970-х выживали за рубеж.

В 1976-м уехал в Париж Дмитрий Сеземан. Он просто остался жить в родном городе, где его радовал даже запах метро (по правде сказать, не самый приятный).