Такого необычного и прямого Берсерка сложно было себе даже представить.

Кажется, для него мы были чем-то на подобие миленьких зверушек, которых он встретил впервые и так заинтересовался, что никак не мог отойти от нас, не задумываясь выступая даже против собственного рода.

По крайней мере, именно так я чувствовала себя, когда в глубоком детстве мне впервые показали зайчика — милого, пушистого, хрупкого и беззащитного, и почему то была уверена, что Малахит в этой ситуации с нами испытывал схожие чувства.

-..спасите её! — прошептала я дрожащим и охрипшим голосом, хватаясь за влажные от крови плечи своего Нефрита, и судорожно наблюдая, как Север упал на колени перед крошкой женой, задрожав сам от ее боли и беспомощности сделать хоть что-то, когда мне казалось, что даже наш синеглазый предводитель боится прикоснуться к Мие, чтобы не потревожить малыша.

Отец был тут же рядом, пока остальные заняли круговую оборону. слегка раненные и взъерошенные от ярости и бурлящего адреналина, но самое главное, что живые!

Теперь я знала точно, что раны можно зашить, яд — вывести, а их кости быстро срастутся, лишь бы только наши смелые и добрые Берсерки были живы!

— Карапуз воспринимает запах крови так же как и мы, он будоражит его, — хмурил свои густые белые брови Отец, и кажется единственный кто совершенно не обращал внимания на то, как раздается чудесная и завораживающая песня, которая смогла остановить кровавую и бессмысленную бойню, заставляя Кадьяков снова вытянуться и застыть на своих местах, словно это был какой-то клич, который был понятен только им…

Вернее, должно быть всему роду Кадьяков. потому что я отчетливо видела, как водил прищуренными глазами мой Нефрит, пытаясь отыскать того, кто в разгар битвы решил попеть песни, чем остановил всех и сразу, выглядя при этом напряженно и вместе с тем крайне растерянно.

И даже Звезда, которая всегда отличалась крайней скрытностью и замкнутостью, не смогла сдерживать в себе эмоций, когда я видела, как в сквозь разорванный когтями свитер проступает ее белоснежная кожа, которая вся сплошь была покрыта гусиной кожей.

Так же как и Нефрит, она быстро водила светлыми красивыми глазами по лесу в поисках источника голоса и песни, когда лицо девушки вытянулось и веки распахнулись так, что черные ресницы достали до бровей, не в силах больше моргнуть.

В совершенной тишине, где плыл невероятный голос, раздался шокированный выдох десятков огромных мужчин, включая и мою семью, потому что из леса вышел Карат.

Поющий Карат!

Он просто спокойно шел вперед, не обращая внимания ни на кого и слово никого не боясь — как всегда подчеркнуто спокойный, даже слегка высокомерный, отчетливо понимающий свою силу, сноровку и хитрость, с которой едва ли мог тягаться кто-то еще, а еще совершенно не замечая шокированных глаз воинов своего рода, что стояли не шелохнувшись только глядя на него так недоверчиво и…злобно.

А потом я вдруг увидела ЕГО.

Того самого Кадьяка, которого встретила первым на этих землях, не считая Кадьяков нашей семьи!

Того, кого просто невозможно было забыть из-за его совершенно потрясающих и необычных глаз цвета сирени или томного раннего рассвета, когда краски зари вбирают в себя все цвета от насыщенно фиолетового до нежно розового.

Именно такого оттенка сиренево-фиолетового цвета глаз я еще не встречала никогда в своей короткой, но насыщенной жизни.

И можно было бы подумать, что это линзы, вот только Кадьяки были не из тех, кто воспринимал подобные человеческие штучки!

Думаю, он бы скорее собственноручно выколол себе глаза, чем позволил бы нацепить линзы!

Он стоял поодаль ото всех остальных, наблюдая за появлением Карата пристальней других, явно не удивляясь, но хмурясь так, что казалось, будто из этих необычных, пронзающих насквозь глаз, сейчас просто полетят сиреневые искры.

На нем не было крови или следов драки. как на остальных, зато было то, отчего тонкие волоски на всем моем теле просто вставали дыбом — хоподная и беспощадная жестокость.

Такая, какая могла бы дрожать на кончике скальпеля серийного убийцы, который совершал свои преступления расчетливо, выверено и без единой эмоции, упиваясь даже не кровью, болью или паникой своих жертв, а своей безнаказанностью и осознанием вседозволенности собственной необъятной силы.

Его красивые и такие жуткие глаза неторопливо обследовали сначала самого Карата. а когда медленно и целенаправленно переместились на нашу семью, которая в данный момент была в полном сборе, мне показалось, что вокруг стало еще холоднее и в сотни раз опаснее.

И пусть этот Берсерк не кидался на нас с рычанием, не грозился разорвать на части, не угрожал и вел себя, прямо скажем, спокойнее всех остальных Кадьяков вместе взятых, его аура жестокости, цепкости и основательности пробирала меня просто до костей.

А еще он напоминал мне Карата всё сильнее.

В те редкие моменты, когда Ледяной доводил его своими словами или выходками, подводя к той грани, за которой можно было разбудить дремлющего зверя, что не знает пощады, и не убьет тебя сразу. а будет целенаправленно. молчаливо и умеючи причинять столько боли, что ты сам взмолишься о смерти!

Не знаю, где там была у них огненная кровь, а вот то, что он мог убить, даже не моргнув — это было на триста процентов чистой правдой!

Я не знала, на кого мне смотреть в первую очередь, метаясь от противоречивых чувств большой опасности, исходящей от того Берсерка с сиреневыми глазами и полного умиления от нашего второго папы, который продолжал петь приглушенно, опустившись на колени возле дрожащей Мии.

Теперь он словно напевал колыбельную малышу, отчего его голос стал нежнее и теплее, убаюкивая и завораживая теми переливами непонятных, но приятных слуху сочетанию букв и слов, который и был медвежьим языком наших могучих Берсерков. удивительным оыло то, что карат совершенно не соращал внимания на что-то вокруг, полностью сосредоточившись только на пузике Мии, словно посылал какие-то невидимые импульсы напрямую взволнованному малышу, чтобы успокоить его не только своим невероятным голосом, но и эмоциями.

Все косились на него, словно на выжившего из ума, явно готовые покрутить у виска пальцем, и лишь бледное напряженное лицо Севера постепенно расспаблялось и в синих глубоких глазах, цвета бескрайнего океана, появлялась благодарность за то, что Карат делал сейчас для малыша, не задумываясь над тем, что про него могут сказать или подумать.

ЕЙ-богу у меня просто слезы наворачивались на глаза от мысли о том, что Карат сделал что-то пусть и глупое, но совершенно невероятное, не боясь того, что его могут осудить, или еще хуже засмеять за это пение посреди бойни, спасая жизнь сразу двум — малышу и крошке Мие, хрупкое тело которой перестало содрогаться от боли, хотя еще и было не в состоянии выпрямиться и перестать обнимать свой беспокойный животик.

Карат пел еще какое-то время, пока малыш окончательно не успокоился и перестал брыкаться, словно прислушиваясь к пению, убаюканный и успокоенный.